Диалог застопорился. Петр нутром чувствовал, что с этими иконами что-то не то. И с Эммануилом что-то не то. Но мотива он упорно не видел. Единственное, что было более-менее ясно – что надо-таки озадачиться экспертизой икон. Хотя… что это даст? Нет, сначала эксгумация и определение принадлежности волоса из сейфа. И если это Поварницын – то и черт с ними, с иконами. Пусть себе лежат в сейфе – настоящие или нет.

– Ну что же, спасибо за информацию, – Петр резко встал со своего кресла. – Более вопросов не имею. Пока не имею.

Провожая взглядом уходящего Конищева, Петр думал о том, является ли его нервозность просто реакцией на место встречи – все же в кабинете следователя почему-то принято нервничать – или есть еще какие-то причины?

– Виктор Эммануилович!

– Да? – тот сначала вздрогнул и только потом обернулся.

– Скажите, какая у вас специализация?

– Простите?

– У вас же образование, связанное с культурой и искусством, верно? Но в иконах вы не очень разбираетесь. Как и в офортах. А в чем разбираетесь?

Петру казалось, что Конищев упорно пытается задрать повыше нос, но у него это никак не получалось. В отличие от Элины Конищевой, Виктор-Эммануил не умел смотреть на собеседника не с высоты собственного роста, а с высоты собственной личности.

– Моя специальность – древняя культура Мексики, – наконец произнес он. С пафосом – что умел, то умел.

– Эко вас далеко занесло… от родных пенатов.

– Уицилопочтли.

– Чего почти?!

– У ацтеков это бог солнца и войны. Ваш бог.

И, резко развернувшись, Виктор Конищев вышел из кабинета. Какой, однако, внезапный и стремительный. Как понос.

***

– Привет. Пирог еще остался?

Элина какое-то время смотрела на него молча. Смотрела и молчала. А он смотрел и любовался. И как он не замечал раньше, что она в самом деле такая… Такая… Такая, в общем, девушка, ради которой легко и непринужденно нарушаются служебные инструкции.

– А ты сегодня с пистолетом?

Интересно, она что, не собирается приглашать его в дом?

– Я сегодня с вином, – Петр вытащил из-за спины бутылку вина. – Так что там с пирогом? Остался?

– Конечно, нет. Я испекла новый.

– С чем?

– С вишней.

На этом диалог застопорился. Петр вздохнул и зашел с козырей.

– Если я извинюсь, ты пустишь меня в дом?

После паузы Элина отступила вглубь квартиры.

– Я тебя в любом случае пущу. Не люблю слушать извинения через порог.

Через этот порог Петр и шагнул. А потом вытащил и вторую руку из-за спины. Цветы он все-таки купил – хрупкие и дорогущие лилии. На них и смотрела Элина. Без неприятия, вроде бы даже с интересом.

– Что это?

– Это – извинения, – Петр протянул девушке цветы.

– С драной овцы хоть шерсти клок, – Элина все же взяла цветы и каким-то удивительным гармоничным движением уткнулась лицом в букет. И Петр тут же простил ей драную овцу. Просто стоял и смотрел на ее тонкие ключицы в вырезе домашней маечки. И как она часто дышит, уткнувшись носом в хрупкие бело-розовые лепестки. Нет, цветы – это все-таки тема.

– И почему же я все-таки овца, да еще и драная?

– Потому что словами не умеешь.

Вот же упрямая!

– Умею.

Он взял ее руку с букетом и медленно опустил. А потом наклонил свое лицо к ее.

– Извини.

И поцеловал. Ее губы теперь, наверное, всегда будут для него пахнуть апельсиновой карамелью. Сладкие, свежие, гладкие. Вкусные.

Женские пальцы взъерошили ему затылок.

– Петя, это тоже не словами…

– Как умею.

Изящные хрупкие лилии остались лежать на полочке для ключей. А Петр снова подхватил Элину на руки. Все-таки в том, чтобы нести женщину на руках в постель, есть отдельное удовольствие. Особенно если ты точно знаешь, что тебя в этой постели ждет. Петр теперь точно знал.