– Как?! – слаженным и потрясенным хором отозвались и мачеха, и пасынок.

– А пойдёмте пить кофе, – Петр аккуратно взял из сжатых добела пальцев Элины Конищевой кружку. – Заодно и побеседуем.

***

Собственно, рассказа от Петра и не потребовалось. Особенно поначалу. Потому что как только они устроились за столом, Элина Конищева принялась за головомойку пасынка. А Петр за этим действием с интересом наблюдал. Какой педагогический талант пропадает, однако!

– Женя, а я тебе говорила! – Конищева тыкала длинным пальцем практически в грудь Поварницыну. – Я тебе говорила! Ты должен был приехать на похороны отца! Ты должен был присутствовать при оглашении завещания! Женя, ты… Ты же ни в чем не виноват! Не понимаю, чего ты стыдишься! Валентин Самуилович – твой отец.

– Которому я был на хрен не нужен, – буркнул Поварницын.

– Женя, ну нельзя так!

– Угу, о покойных либо хорошо, либо никак, – все так же хмуро отозвался Поварницын, не отрывая взгляда от скатерти перед собой. Петр понял, что этот инфантильный и обиженный на весь свет Женя не вызывает у него ровным счетом никаких положительных эмоций. А вот вдове Петр сейчас даже симпатизировал в этой семейной мелодраме. Ну как минимум за нее болел.

– Женя, ты не прав, – Конищева протянул руку и взял пасынка за ладонь. – Валентин Самуилович очень тебя любил, я знаю.

– Где-то очень в глубине души, угу. Чтобы никто не догадался, – огрызнулся Поварницын. – А так, снаружи – не звонил, не писал, в завещании ни словом не обмолвился. Зато любил! – последнее он практически выкрикнул.

– Женя, перестань! – в голосе вдовы тоже появился звонкий металл. – Я же сказала тебе, что перепишу на тебя дачу. Валентин Самуилович этого хотел, – тут Петр отчетливо почувствовал, что веселая вдова врет. И делает это неумело, судя по румянцу и дрогнувшим пальцам. А она совсем неуверенно добавила: – Он, в самом деле, хотел, чтобы эта дача, это же семейное гнездо – чтобы она тебе досталась. Просто не успел... переделать завещание.

– Ну да, на тебе, боже, что нам негоже, – пробормотал Поварницын. – Евгению много не надо, Евгению можно и старую рухлядь с барского плеча скинуть.

Петр едва сдержался от того, чтобы не выдать какой-либо реакции. Хотя, честно говоря, рука чесалась отвесить профессорскому отпрыску подзатыльник. Да, не повезло веселой вдове с пасынком.

Впрочем, жалеть Элину Конищеву оказалось преждевременно.

– Женя, ты дурак?! – она отшвырнула красивое расшитое полотенце, которое до этого держала в руках. – Да, домик небольшой и не новый, но в нем вполне можно жить. А ты знаешь, сколько стоит земля в Подмосковье?! Там большой участок. Евгений, включи мозги, пока я не передумала!

Лицо Поварницына страдальчески скривлюсь, губы задрожали, а глаза подозрительно заблестели. Теперь уже он схватил Элину Конищеву за руку.

– Элечка, прости меня, дурака, прости, пожалуйста! – из заблестевших глаз побежали крупные слезы. Петр все же не сдержался и поморщился. Слезы он переносил плохо. А уж мужские – это и вовсе было выше его понимания.

– Все, Женя, хватит! – с нажимом произнесла Элина Конищева. – Давайте пить чай.

– Мы пьем кофе, – наконец подал голос Петр.

Мачеха и пасынок уставились на него так, словно и в самом деле забыли на время спора о существовании третьего за столом.

– А… эм… простите, – шмыгнул носом Поварницын. – Скажите, я и в самом деле… в розыске? Вы меня арестуете?

Петр какое-то время смотрел на профессорского отпрыска. Нос розовый, щеки пухлые, глазки голубенькие. Не человек – поросенок. Или младенец. Детский сад, штаны на лямках. Младенец двадцати шести годков от роду.