– Понимаю, сделаю в ближайшее время, – уверенно отвечал Ринат Хасанов.

– И еще у меня к тебе один вопрос. Ты, кажется, стихи пишешь?

– Скорее балуюсь? – смущенно отвечал Хасанов.

– Прекрасно! Значит, ты человек творческий, – заключил мэр. – Наверняка у тебя среди друзей или знакомых есть хорошие художники?

– Есть такие, – сдержанно проговорил молодой человек.

– Договорись с одним из них, чтобы он нарисовал нам картину предполагаемого католического храма на перекрестке Островского и Айдинова.

– Но как ему объяснить такой заказ?

– Постарайся не вдаваться в подробности, сейчас это ни к чему. Да и рановато еще… Чего бежать впереди паровоза? Объясни, что работа нужна для мэрии. Скажи ему… Если хорошо нарисует, мы повесим его работу в одном из кабинетов. Разумеется, работа будет оплачена.

– Сделаю, Камиль Шамильевич. Но времени на работу мало, краски могут не высохнуть до вашего отъезда.

– Ничего страшного, будем сушить картину прямо в салоне самолета, – заверил Камиль Исхаков.

Полиция обошла всех известных ей скупщиков: «Не приносил ли кто что-нибудь ценное? Например, алмазы с риз, а может быть, и сами иконы?» Те обиженно отвечали: «Неужто думаете, что не сказали бы? У нас приказчики крепкие, скрутили бы кощунов да к вам бы и привели!» Расспросили казанских воров, пытаясь хоть что-нибудь выведать о судьбе чудотворных икон Казанской Божией Матери и Спасителя. Однако все предпринятые усилия оказались тщетны. Воры крестились и божились, что не совершали святотатства, утверждая: «Мы хоть и падшие люди, но уж не настолько, чтобы красть из храма Явленную икону да икону Спасителя. Мы уж понимаем, что она значит для православного люда. Да нас за такое святотатство самих бы в кутузке задавили!»

– ЧТО ДЕЛАЕТСЯ-ТО, ЧТО ДЕЛАЕТСЯ! – бедово запричитала Ефросиния, вернувшись с базара. – Казанский Богородицкий монастырь ограбили! Две чудотворные иконы унесли: Спасителя и Казанской Божией Матери.

– Как так? – невольно ахнул Владимир Вольман, посмотрев на жену.

Ежедневно ранним утром он выпивал крынку свежего парного молока с белым хлебом, съедал миску рассыпчатого деревенского творога и шел в Александровское ремесленное училище, где работал штатным смотрителем. Но сейчас, позабыв про завтрак, с вытаращенными глазами взирал на супругу, ожидая продолжения.

– А вот так! На базаре об этом только и говорят. Народ волнуется. Идут в сторону Богородицкого монастыря, хотят монахинь наказать за то, что иконы не уберегли. А некоторые и вовсе говорят, что они в сговоре с ворами были.

– Ну и дела, – невольно покачал головой Вольман, пораженный чудовищной новостью.

– Когда домой-то возвращалась, решила мимо монастыря пройти, посмотреть, что там делается, в храме-то. В монастырский двор прошла, а там народу уже полно. Хотела в храм войти, а он переполнен, да так, что и шагу не ступить! Люди плачут, рыдают, говорят, что осиротели без матушки. Никто не знает, что и делать-то. Погоревала я вместе со всеми, поплакала, а потом и домой потопала. А когда из храма выходила, тут как раз городовые монастырь оцепили, никого более в него не пускают. А народ-то все идет и идет… А тут еще и полиция конная подъехала. Грозила, коли напирать станут, так ногайками всех разгонят. Я и пошла домой побыстрее от греха подальше.

– А как же святотатцы в храм-то попали, коли он на запоре? – воскликнул в возмущении смотритель.

– Взломали дверь-то, вот и вошли! – как на несмышленыша, посмотрела Ефросиния на мужа.

– Там же вот такие амбарные замки висят, это какой же инструмент должен быть, чтобы замки с двери сорвать? А еще засовами запирают!