Некий добропорядочный джентльмен, или, по крайней мере, просто джентльмен, поклонившись, подал вещицу Ирен:

– Мадам.

Затем последовала беглая французская речь, которая позволила мне полностью отдаться наблюдению, поскольку слова я не могла перевести.

Он принадлежал к типу людей, характерному исключительно для Парижа и прозываемому boulevardier[28]: праздный гуляка, почти денди, которому интересны искусство, развлечения, сплетни и ухаживания. Как у многих французских аристократов, проводящих лето в деревне или на море, его от природы оливкового цвета кожа приобрела еще более смуглый оттенок. Несмотря на приятные, правильные черты лица, выжженная солнцем кожа придавала его светлым глазам и белым зубам разбойничий блеск.

У этого мужчины на уме ничего хорошего, подумала я.

Но его парижское bonhomie[29] позволило ему сыскать отличного собеседника в лице Ирен. Господин ловко снял соломенную шляпу, одернул приталенный полосатый пиджак и вклинился между нами, как желанный спутник, кланяясь и самоуверенно щебеча, – однако на меня его болтовня эффекта не произвела, поскольку я владею французским примерно на уровне Нелл. То есть ужасно.

Ирен же приняла его компанию, как светская львица принимает подношения. Она указывала зонтиком в сторону прогуливающихся, улыбалась, кокетливо наклоняла голову, хихикала и едва не вывела меня из себя неуместным легкомыслием.

Верно, эта женщина действительно тронулась умом, только теперь ее помешательство проявилось в полном пренебрежении реальным положением вещей.

Скоро мне окончательно надоело болтаться без дела. Я решительно собралась ехать в Лондон и ходить по пятам за Шерлоком Холмсом. Без сомнения, лучше уж терпеть снисхождение, чем помешательство!

Я как раз хотела извиниться и вернуться в отель, чтобы собрать вещи, когда Ирен неожиданно повернулась ко мне и сказала по-английски:

– Разве не где-то здесь, Пинк, первая пуля угодила в камень?

– Здесь? Пуля? Когда? А, в ту ночь, когда мы посещали морг. – Я принялась озираться, пытаясь вспомнить, с какой стороны тогда была церковь. – Думаю, где-то поблизости.

Наш сопровождающий затараторил и указал наверх, в небо.

Пока мы глазели ввысь с открытым ртом, мой взгляд пролетел по безликим серым камням здания за нами. Прямо над нашими головами я усмотрела длинную белую отметину на камне.

– Exactement![30] – воскликнул кавалер, пританцовывая от восторга.

В одно мгновение он подхватил нас под локти и провел через узкую дверь, которая возникла перед нами из ниоткуда, будто в шкафу фокусника.

Из наводненного солнцем и воробьями Парижа мы нырнули в прохладную темноту внутри каменного здания, что меня совершенно сбило с толку. Пока я моргала, привыкая к недостатку света, до меня донесся запах и звук зажигаемой спички.

Лицо Ирен демонически освещалось снизу огоньком, который она поднесла к огарку свечи, извлеченному из упавшего недавно ридикюля.

– Только что, как стайку утят, провели большую группу французских школьников. Нас не могли увидеть, – прошептал мужчина на безупречном английском.

Настолько безупречном, что я сразу осознала: с нами еще один чертов англичанин.

Он повернулся ко мне:

– Сначала я подумал, что вы Нелл. – Его голос звучал почти обвиняюще.

– Я и есть… – начала я, собираясь представить ему свой псевдоним, Нелли, но Ирен жестом прервала меня.

– Мы объяснимся позже, – пообещала она. – В первую очередь скажи: ты видел, где пуля задела камень?

– Да, – ответил наш спутник. – Сильно задела. Если бы выстрел попал в кость, а не в камень… – Он с усмешкой передернул плечами. – Я согласен с тем человеком, который постановил, что стреляли из ружья. Возможно, это было серьезное охотничье оружие или даже духовое.