«Возле пещеры Анаков на малое время ходьбы была кленовая роща. Ровная она была и густая, но в этой роще не слышались девичьи шутки и не совершались женские обряды. Холодный ветер сорвал все листья с развесистых вершин, и они стояли под дождем нагие и печальные, как женщины без плаща. Но в эту ночь под широким деревом недалеко от опушки горел костер, и у костра сидела Ронта. Она была совсем одна, ибо это был ее обряд, ее одинокий праздник. Подруги совершили его без нее и заключили брак свой и умерли. И к Дракону в юные белые жены она также должна была идти одна, без подруг. Охотница Дина хотела сидеть в эту ночь вместе с нею, как старшая помощница, но она отослала ее. Старая Исса явилась неведомо откуда и собиралась зажечь второй костер, как полагалось по обычаю.

– Зачем? – сказала Ронта. – Не нужно.

– Я расколдую тебя, – неожиданно предложила Исса.

Она употребила бранное слово: «ялама», то самое, которое Яррий бросил когда-то в лицо своей подруге. Губы Ронты задрожали. Перед глазами ее мелькнуло распаленное лицо, залитое кровью, и она готова была вскочить и бежать без оглядки. Но старуха спохватилась и замолкла и почти тотчас же исчезла. И теперь она, должно быть, сидела где-нибудь в темноте, с черепом между коленями, разрушая прежние чары или сотворяя новые. Это было еще в сумерках. Ронта, оставшись одна, подбросила в огонь новую охапку хвороста, села и задумалась, и забыла о старухе.

Она сидела у костра и смотрела в огонь, но не творила никаких обрядов, никаких заклинаний. Только напевала тихонько про себя старую сказку покойника Дило: «Пять трясогузок сидели под листьями клена». Эти слова напевала Элла-Сорока. Элла тоже была покойница. Все умерли. Она одна осталась.

Она продолжала напевать строфа за строфою старую загадочную сказку.

– Зачем ты? – спросил Дракон.

– В жены к тебе, – сказала Ронта.

– Как берешь ты жен? – спросила Ронта.

– Пастью беру, – сказал Дракон.

Она докончила свою песню, немного помолчала и сказала: «За племя…»

В лесу было тихо и спокойно. Неожиданно с опушки долетел знакомый тихий свист пестрой совы Шиана, точно так же, как в тот раз, летом.

– Угу! Угу!

Ронта не пошевелилась.

Свист повторился и замер.

И через минуту хрустнул сучок на тропинке.

Высокая фигура обрисовалась в свете костра. Это был Яррий. Ронта не подняла глаз. Она видела его тень, но не видела лица.

– Зачем ты пришел? – спросила она после короткого молчания.

– Я твой муж, – отрывисто сказал Яррий.

– Мой муж там, на горе, – сказала Ронта.

– Знаю, – простонал Яррий. – Рул сказал. – И вдруг упал на землю и стал биться головою о землю: – Ронта, Ронта, Ронта!

– Полно, – сказала Ронта. – Сядь здесь.

Яррий поднялся и сел против нее у огня. Теперь она видела его лицо. Оно было, как у безумного. Глаза были дикие, заплаканные.

– Не плачь, – мягко сказала Ронта.

– Ронта, зачем? – снова простонал Яррий.

– За племя, – сказала Ронта, – за маленьких детей.

– Из чрева твоего могли бы родиться дети, – заговорил Яррий. – Несчетное племя, наше собственное. Ты не захотела.

Ронта покачала головой.

– Я не могла.

– Каждый волос твой дороже Анака, – говорил Яррий. – Капли крови твоей, как яркие звезды. Красное сердце твое, как красное солнце.

– Полно, Яррий, – сказала Ронта снова.

– Не дам тебя за них, – воскликнул Яррий еще страстнее. – Кто они? Трусы, убийцы, рабы!

– Будут другие, – сказала Ронта коротко.

– Другие будут жить, а ты умрешь. Не дам тебя. Лучше я сам умру!

Ронта посмотрела на него с беспокойством.

– Что ты задумал? – спросила она.

Яррий молчал. Лицо его стало сурово.