«Корвальер будто нарочно создана для лихой карусели: расчетливый ум картежника и тело, способное выдержать специфическое наказание за проигрыш», – подумал Локк.

– Штраф, – объявил крупье и нажатием рычага запустил карусель в центре стола – многоярусное сооружение из медных подносов, уставленных рядами миниатюрных стеклянных фиалов, закупоренных серебряными крышечками.

Сверкающая карусель кружилась все быстрее; приглушенное сияние светильников игорного зала превратило ее в размытое золотистое пятно, исчерченное серебристыми полосами. Защелкали невидимые механизмы; тоненько звякнуло толстостенное стекло, и на стол выкатились два фиала, остановившись напротив Локка и Жана, у самого бортика столешницы.

В лихую карусель обычно играли парами, двое против двоих. Играли по-крупному, ведь механизм карусели обошелся «Венцу порока» недешево. В конце каждого тура проигравшим доставались фиалы, волею случая отобранные из необъятных запасов карусели и наполненные хмельными напитками различной крепости, которую маскировали всевозможными пряными добавками и сладкими фруктовыми соками. Строго говоря, карточные партии были лишь частью игры; игрокам требовалось сохранять ясность ума под все возрастающим воздействием пьянящего зелья. Игру оканчивали лишь в том случае, если один из игроков, захмелев, не мог продолжать.

Считалось, что в лихой карусели невозможны ни обман, ни подлог. Управляли механизмом служители заведения, они же подготавливали фиалы, серебряные крышечки которых для верности запечатывали воском. Игрокам не позволяли прикасаться ни к самой карусели, ни к фиалу партнера – тех, кто нарушал это незыблемое правило, немедленно объявляли проигравшими. Шоколад и сигары тоже поставляли из запасов заведения. Впрочем, Локк и Жан имели право запретить госпоже Корвальер лакомиться вишней в шоколаде, однако делать этого не стали – по многим причинам.

– Что ж, выпьем за тех, кто умеет очаровательно проигрывать, – изрек Жан, ломая восковую облатку на серебряной крышечке.

– Вот бы нам таких найти, – добавил Локк.

Фиалы приятели опустошили одновременно. Локку досталась забористая сливовая наливка; горло обволокло приторным теплом. Он со вздохом поставил на столешницу опустевший фиал – уже четвертый. Перед соперницами стояло всего по одному пузырьку. Ясность ума начинала понемногу исчезать, сознание туманилось.

Крупье перетасовал колоду для следующего тура. Госпожа Дюренна снова удовлетворенно затянулась сигарой, небрежно стряхнула пепел в золотую чашу справа и, лениво выпустив из ноздрей серое облако дыма, уставилась на карусель сквозь плотную дымовую завесу. «Дюренна – настоящая хищница, любит засады устраивать», – подумал Локк. По его сведениям, в городе она обосновалась недавно, но уже успела заслужить репутацию ловкого дельца. Прежде она была капитаном корсарского судна, захватывала и топила корабли джеремских работорговцев, так что шрамы свои заработала не на светских приемах.

Догадайся она, что Локк и Жан намерены выиграть, по излюбленному выражению Локка, «блистательно оригинальным, хотя и совершенно неприметным способом», то приятелям пришлось бы так худо, что лучше уж проиграть по-честному или быть пойманным на мошенничестве; служители «Венца порока» – люди занятые, свое дело знают, и смерть будет быстрой.

– Погодите, – сказала госпожа Корвальер крупье. – Маракоза, господам вот уже который раз выпадают исключительно неудачные карты. Пожалуй, стоит ненадолго прервать игру.

Локк едва сдержал восторженную дрожь: те, кто занимал выигрышное положение в лихой карусели, имели право предложить соперникам кратковременную передышку, однако такое, по вполне понятным причинам, случалось чрезвычайно редко – ведь тогда проигравшие получали возможность несколько протрезветь. В чем дело? Неужели это попытка отвлечь внимание от какой-то бреши в заведомо неуязвимой позиции?