Именно он и София из объединения областных советов стали инициаторами этого дела, и, несмотря на то что работа с проектом затянулась на несколько месяцев, он чувствовал, что выбрал верное направление. Мало того, они заручились фантастической поддержкой со стороны Министерства юстиции.

Появилась реальная перспектива работы в правительстве, а ведь ему еще нет и сорока.

В руке завибрировал мобильный телефон. Томас нажал кнопку, не дожидаясь, когда раздастся звонок.

– Как жаль, что тебя здесь нет, – услышал он голос Анники – Я еду мимо Западной проходной металлургического комбината в Свартэстадене. Это под Лулео. Ты не представляешь, какая это божественная красота. Я сейчас опущу стекло. Слышишь гул?

Томас откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Единственное, что он слышал, – это треск на поганой линии сотовой связи, созданной на деньги какого-то супербогатого американского шведа.

– Папа, – это был Калле, – у нас завис компьютер.

Сын стоял в дверном проеме, в глазах его был неподдельный ужас.

– Подожди, Анника, – сказал Томас, отнял трубку от уха и повернулся к сыну: – Я ведь сказал уже, что вы и сами можете с ним справиться. Через двадцать секунд нажми кнопку, подожди, когда погаснет индикатор. Посчитай до десяти и перезапусти компьютер.

Мальчик убежал.

– Металлургический завод? – спросил он. – Разве ты не на военно-воздушной базе?

– Там я уже была, но я встретила одного парнишку, который…

– Но ты все успела?

Ответа он не получил. Среди молчания он слышал лишь шум или, скорее, ритмичный грохот. От разделявшего их расстояния он почувствовал стеснение в груди.

– Мне очень тебя не хватает, – проговорил он.

– Что ты сказал?! – Анника старалась перекричать шум.

Он промолчал, тяжело вздохнув.

– Как ты себя чувствуешь, Анника? – спросил он.

– Чертовски хорошо, – рассмеялась она. – Очень сильной и очень твердой. Вы ели?

– Лосятина стоит в духовке.

– Почему ты не поставил ее в микроволновку? Я уже.

– Я знаю, – перебил он жену. – Можно я перезвоню тебе позже? Здесь полно.

Он продолжал неподвижно сидеть с телефоном в руках, испытывая какое-то иррациональное беспокойство, граничившее с бешенством.

Ему не нравилось, что Анника постоянно куда-то ездит. Не нравилось, и все. Она не слишком хорошо себя чувствовала. Он точно это знал, но когда Томас пытался говорить с ней на эту тему, она становилась холодной и замыкалась в себе. Он хотел, чтобы она всегда была рядом, чтобы все было как надо, чтобы жена была спокойна и счастлива.

После того ужасного Рождества, когда худшее уже было позади, все, как ему казалось, постепенно наладилось. Анника немного поблекла, но зато стала более собранной. Она много играла с детьми, пела и танцевала с ними, вырезала и клеила аппликации. Все свое время она посвящала попыткам объединения жителей квартала и переоборудованию кухни. Это последнее желание появилось после того, как им удалось выкупить право аренды. Мысль о том, что они смогут выкупить квартиру по цене вполовину меньше рыночной, вселила в Аннику поистине детскую радость, но, как и всегда, денег не было даже на это. Сам он к покупке относился с философским спокойствием, понимая, что деньги приходят и уходят. Но Анника не давала ему забыть о том, как он прогорел с акциями «Эрикссон».

Он бросил взгляд на духовку. Наверное, лосятина уже достаточно согрелась, но Томас не встал, чтобы достать и поставить мясо на стол.

Когда Анника снова начала работать, она стала отдаляться от него, стала отчужденной и непонятной. Иногда, во время разговора, она застывала и цепенела с открытым ртом и выражением ужаса в глазах. Когда он спрашивал, что случилось, она смотрела на него так, словно никогда прежде его не видела. От этого Томас покрывался гусиной кожей.