Миссис Строухакер наклоняется ближе. На голове у нее настоящее воронье гнездо.

– Но хоть знак зодиака-то мне свой скажешь?

– Овен.

Старуха улыбается, встает, чуть пошатываясь, и похлопывает Клэр по ноге.

– Это славно. Хороший выдался месяц для Овнов. Нынче планеты расположены к тебе благоприятно.

И тут Клэр осеняет. Она горячо молится про себя: хоть бы ее догадка оказалась правильной! Линии на ладони и небесные линии. Линии созвездий! Девушка торопливо вытаскивает из кармана смятое письмо, расправляет его. Ум, подобно пауку, проворно плетет сеть – соединяет точки на бумаге. Созвездия, ну конечно. Как же она раньше не увидела? Наверное, из-за боли плохо соображала, из-за горя и усталости. И потом, созвездия так неуместно смотрятся на линованном листе – маленькие серые точки вместо ярких далеких светил.

Клэр поспешно вынимает из упаковки ручку и начинает их соединять. Индеец, Щит, снова Индеец, Малая Медведица. Что они означают, пока непонятно. Но это уже кое-что – в небе приоткрылся спасительный люк, и ей посчастливилось в него свалиться.

Клэр так обрадовалась, что совсем позабыла о миссис Строухакер. Та, прихрамывая, подходит ближе и машет скрюченной рукой:

– Милочка, что это ты такое рисуешь?

– Свое будущее.

Уолт отдергивает занавеску, наклоняется к самому стеклу и, поднеся ладони к вискам, вглядывается в темноту. Кто-то напугал скотину. Да, Уолт готов признать: слух у него уже не тот, что раньше. И это какой же шум и гам нужно было поднять, если он расслышал его даже при включенном телевизоре? От дыхания стекло запотевает, и старик проводит по нему рукой. Теперь не видно совсем ничего. Отсюда вообще мало что разглядишь, но там за хлевом и загоном в синем конусе света натриевого фонаря поднимается столб пыли. Уолт, кажется, даже различает, как дрожит земля, как в панике носится по выгону корова.

И вдруг – отрывистый лай. И еще раз, и еще. А потом кто-то принимается скулить. Койоты. Здесь, в центральном Орегоне, они не редкость. Их тут больше, чем людей. Уолт не очень беспокоится, разве что злится. Позади хлева – курятник с белеными стенами, а вокруг него – забор из крупноячеистой сетки, врытой в землю на три фута. Койоты частенько забредают на ранчо разнюхать что и как, но под такой забор им не подкопаться. Уолт представляет, как они серыми призраками кружат возле сетки, а наседки в ужасе кудахчут и хлопают крыльями, как курятник наполняется облаком из перьев.

Можно взять ружье, выйти на крыльцо и разика три пальнуть в ночное небо. Или сходить к курятнику и шугануть зверье. Но день выдался нелегким: пришлось загонять коров и быков, вкалывать им вакцину. Уолт отдыхал после трудов праведных в своем кресле, потягивая бурбон и вполглаза глядя по телевизору новости. Даже почти задремал.

Ему совсем не хочется натягивать сапоги, застегивать куртку и идти на улицу. У него и так от холода весь день немели пальцы и текло из носа. Вместе с наемными помощниками-мексиканцами Уолт загонял скотину и вкалывал в коровьи крестцы лекарства: одно – чтобы укрепить иммунитет, а другое – от печеночных двуусток и кишечных паразитов. Мексиканцы с покрасневшими от холода лицами размахивали руками, хлопали в ладоши и стегали коров электрохлыстами. А те с фырканьем разбегались по грязному полю и сбивались в кучу у ограды.

Нынче, кроме мексиканцев, никого и не сыщешь. Раньше-то у него на ранчо жил в трейлере свой рабочий. А потом, десять лет назад, Уолт решил принять участие в выборах в городской совет. Как раз шестьдесят ему тогда стукнуло. Продал четыре сотни акров и почти столько же голов скота. Оставил себе лишь двадцать акров и небольшое стадо – так, чтобы скучно не было. Когда коровы телятся, когда приходит пора делать им прививки или собирать люцерну, он дает объявления в газету. Но те, кто звонит, словно бы не говорят, а поют в трубку, растягивая гласные. Ему трудно понять их тягучий выговор. «Не понимаю, можно помедленнее?» – так Уолт теперь все чаще повторяет.