— Скучный ты, Кир, как старый дед, — послышалось ленивое из-за дымной завесы, но огонь сразу же пропал, только Горынычева саламандра, довольно шипя и облизываясь, развалилась на каменном полу.

— Ещё раз назовёшь меня бабским прозвищем, лично твои яйца перебью, — напомнил Светослав, но в голосе всё ещё плясали смешинки. Мы оба знали, что он мне навредить не сможет никогда. Присяга есть присяга.

Я хмыкнул, возвращаясь на обгорелую скамью. Когда появилось это прозвище, уже и не вспомню. Наверное, ещё с детства повадился дразнить друга Светкой, сокращая его имя на бабский манер. По юности он бесился смешно, даже как-то порывался навалять мне, но только сам же и пострадал — получил обратку за нарушение магической клятвы. Издревле Горынычи служили охраной при Чернобоге, а значит, и при Кощеевых. Потому и не могли бунтовать против тех, кому принадлежали их жизни.

— Сорян, мужики, это не я — всё гены виноваты. — В дверном проёме появилась вечно довольная рожа Тима, всегда и везде опаздывающего. Он даже родиться, и то опоздал! Пересидел, дурила ленивая, две лишних седьмицы.

— Ты хоть предупреждай, Лиходеев, а вдруг были бы не одни?

— И подумаешь! Ты в скромники, что ли, заделался, Кир? Вот это новость для «Правды Лукоморья» (местная газета. — Прим. авт.). Сдать тебя, что ли, журналистам с потрохами? — Не найдя, куда приземлить свой зад, Тимофей пихнул в бок Света, чтоб тот подвинулся. Моя-то скамья обгорела чуть не до половины, сам еле разместился.

— Может, я за невинные жизни боюсь. Грех на душу брать не хочу, — проворчал, морщась. В воздухе всё ещё воняло гарью, и запах неприятно щекотал нос.

Дружный, бессовестный ржач был мне ответом.

— Извиняй, но это очень смешно, Кир. Слышал, Свет, Кощей боится упокоить лишнюю душу! Умора, ну! — Задыхаясь от хохота, Лиходеев без грамма страха смотрел на сгусток Тьмы в моей ладони. — Тягаться завтра будем, братан, остынь. Дождись уже Купалы, не гневи Даждьбога.

Тяжело вздохнув, развеял послушную некромагию.

«И правда, завтра можно будет оторваться на славу! А сегодня — очищение и медитации».

Попарившись и поныряв в протекавшую позади баньки Смородинку (река, разделяющая мир живых и мертвых. — Прим. авт.), мы, слегка захмелевшие от мёду, вышли на спор кидать веники. Тимофеев упал вершиной к реке, Горынычев — в сторону мира Яви, людского мира, а мой — аккурат на погост.

— Эх, ничему нельзя нынче доверять, даже дедовским приметам, — наигранно-раздосадованно вздохнул хохмач Тим. — Ну куда тебе на погост, ты ж Бессмертный, сволочь.

— Хочешь, притопим тебя прям тут, в Смородинке, тогда хоть твоё предсказание исполнится, идиота кусок, — пьяно огрызнулся я, заржав над шутливо-испуганной рожей друга. — Шут ты гороховый, Тим. Даже не скажешь, что из приличной нечистой семьи!

Ядвига

Несмотря на мои надежды, день не задался с самого утра. Костюм, в котором планировала появиться перед начальством элитного клуба, был безнадёжно испорчен, на юбке красовались затяжки от кошачьих когтей.

«Единственная моя дорогая, люксовая вещь, между прочим! Как раз для правильного первого впечатления. Ох и Васька!»

Пришлось выдумывать замену.

«Что ж, если не получилось выйти томной красоткой, буду загадочной готкой!»

Выудив из чемодана чёрное платье с принтом смешных котиков, надела плотные чёрные гольфы и мохнатую кофту. Пусть и лето на дворе, но близость леса делала воздух прохладнее. Макияж решила сделать небрежным, слегка размазанным, в тон волосам. Получилось, на мой вкус, отлично!

«Как раз для клуба».

Выйдя на крылечко, зачем-то поздоровалась с Якимом, который при виде меня чуть было не упал со своей жёрдочки, смешно растопырив клюв.