– Расскажи о Булак-Балаховиче. Как случилось, что он перешёл?

Вопрос его хоть явился внезапным для меня, тем не менее снова попал в самую точку. Поразительное, звериное чутьё выработал мой детский товарищ за годы Великой войны!

– Это было неожиданно для меня. Командование доверяло мне настолько, что я был придан отряду Булак-Балаховича в качестве комиссара.

– Ты?! Комиссар?

Юрий вскочил. Сделал несколько неверных шагов в сторону двери, но Простак Простаков завозился в своём углу, чем вынудил моего старого и совсем незнакомого ныне товарища вернуться на прежнее место.

– Комиссар. Чему же ты так удивился? На всех фронтах нехватка кадров. Каждый офицер на особом счету. А комиссар из меня действительно никудышный. Я перешел к белым вместе с Булак-Балаховичем. А что ещё мне оставалось делать?

– Так что же, Иван, ты обретался здесь, в Пскове, пока его не заняли красные?

– Так и есть. Я присутствовал при формировании пресловутого Северо-Западного корпуса. Переход Булак-Балаховича от большевиков сильно поднял дух этой публики и заронил в них надежду, дескать, такие переходы будут ещё и ещё.

– Какова же всего, по твоим оценкам, численность Северо-Западного корпуса после перехода Булак-Балаховича?

– Три с половиной тысячи. Не меньше. Это не считая тех, кто кормился возле этого предприятия на немецкие и эстонские деньги. Впрочем, не все остались вполне довольны. Радужные надежды на скорую победу над большевизмом некоторых господ омрачились ужасными манерами балаховского воинства. Люди Булак-Балаховича принесли с собой из-за линии фронта крупные суммы денег, которые тотчас же золотым потоком потекли в карманы Псковских рестораторов. Дым коромыслом! Весёлые компании бродили по улицам Пскова, распевая весёлые песни…

– Постой! Да не их ли вы хоронили минувшим днём? Балаховцы расстреляны?

– Увы. Лишь некоторые. По счастью, мне удалось увлечь за собой большинство самых отчаянных.

Я улыбнулся. Юрий отпрянул. Видимо, слишком торжественной вышла у меня эта улыбка. Юрий всегда был слишком щепетилен в вопросах чести, до болезненной мнительности, до паранойи. Наверное, мой нынешний поступок казался ему диким, бесчестным. Но на эту безумную эскападу под моим предводительством наиболее ретивые приспешники Булак-Балаховича решились не с трезвых глаз. Они грезили успехами талабской[9] вылазки. Таким образом завести их в ловушку не составило труда.

Наконец, всё поняв, Юрий смутился и медлил с очередным вопросом, который, казалось, вертелся на его языке. Опустив голову, он делал вид, будто рассматривает кисти своих красивых рук. Я ждал. Юрий всегда казался мне немного таинственным. Вот и сейчас я не вполне понимал его реакцию.

– По-твоему выходит, к предательству тебя сподвигли бесчинства твоих же товарищей? По-твоему выходит – они вовсе не воевали с большевиками, а пропивали средства, привезённые из совдепии в Псковских кабаках? – спросил он наконец.

– Не совсем так! Были и несколько удачных предприятий. Например, набег на Талабские острова, о котором я уже упоминал. Но потом настал ноябрь и, как ты знаешь, в Германии произошла революция. Добровольческий корпус лишился финансирования, и погнали мы их… Постой! Ты сказал «к предательству»?

Между нами повисла мучительная пауза. Я молчал, приняв самоё твёрдое решение нипочём не заговаривать первым. Пусть он ответит. Пусть подтвердит свою сентенцию относительно моего якобы предательства.

– Выходит, Булак-Балахович сделал из тебя большевика… – проговорил он наконец.

– Большевизм ни при чём! – воскликнул я, всё ещё надеясь привлечь его на свою сторону. – Большевизм – явление временное. Просто гримаса истории, не более того. Я противостою лицемерию и продажности. Такие, как я, работают для будущности России! Большевизм ни при чём!..