Нахмурившись, я спросил:

— Как же вы могли допустить подобное?

— А что я могу сделать? Не раз говорила с Евгенией — толку никакого. Она не может унять дочь и не хочет меня знать.

— Вы так и не помирились? — вздохнул я.

— Нет. Евгения делает все, чтобы оградить дочь от корпорации и от меня: никак не простит смерть Юрия.

Я скривился: гибель друга даже спустя много лет жгла душу огнем. Как все повернулось бы, если бы я тогда успел?

— Знаю, что ты винишь себя, но не стоит. Все мы рано или поздно умрем. Единственное, будь Юрий жив, Настя могла бы вырасти другой. Да и то я в этом сомневаюсь. Есть в ней стержень, наше семейное упрямство, что не сломить. Но ее пренебрежение своими корнями… Не пойму я сегодняшнюю молодежь.

— Я должен был заменить Юрия для Насти, но обстоятельства сложились таким образом, что пришлось оставить ее. Однако теперь попробую снова повлиять на судьбу девушки.

Евдокия пристально на меня посмотрела.

— Тебе придется нелегко. Настя не так проста, не говоря уже о негативе Евгении.

— С Женей я не планирую общаться. Мы с ней все выяснили много лет назад. — Долго я не забуду тот разговор. И посмотрев на Евдокию, добавил: — Но вот от Насти так просто не отступлюсь. Я дал другу слово и сдержу его.

***

Анастасия Разинская

Обед у мамы выдался непростым. Никому, кроме сестры, не понравился мой внешний вид, мои манеры и, кажется, мое присутствие.

Я долго старалась относиться с безразличием к требованиям родительницы, но в этот вечер, когда мы ушли на кухню (я убирала со стола, она мыла посуду), скопившееся раздражение выплеснулось наружу.

— Настя, неужели сегодня нельзя было выглядеть поприличнее? — поморщившись, спросила мама.

Ужин прошел напряженно. Сестра рассказывала про учебу в школе, отчим молчал, скрежеща зубами по поводу моих манер и внешнего вида, а я не собиралась ни ради кого меняться. Давно чувствую себя чужой в этом доме. И, если уж честно, вообще не хотела сегодня приходить. С сестрой, единственной, с кем у меня хорошие отношения, мы могли увидеться и в городе, но бесконечно оттягивать визит было нельзя.

— Я нормально оделась и постаралась принять во внимание все твои пожелания, даже исключила из наряда кожу.

И ничуть не лукавила, ибо сегодня действительно выглядела очень прилично: новые зауженные черные джинсы, длинная толстовка с изображением креста и высокие гриндера, зашнурованные до икры; волосы убраны в косу. Чем не приличный вид? Обычно я придерживаюсь гораздо более свободного стиля.

— Неужели нельзя надеть платье, туфли, нанести женственный макияж?

— Нет, — резко заметила я.

— Может, из-за внешнего вида у тебя и не получаются отношения с мужчинами? — Мама поджала губы.

В другой день я, может быть, как всегда, и промолчала бы, но не сегодня.

— А ты полагаешь, платье и туфли — это лучшая гарантия зарождения чувств или крепости отношений?

— Настя, не груби!

— Я еще и не начинала грубить. Но надоело, что тебя во мне все не устраивает. Ни где я работаю, ни где я учусь, ни мой внешний вид, ни я сама. Тогда зачем ты зовешь на обед в дом, в котором я давно чувствую себя чужой?

— Я делаю все, что могу, для твоего счастья.

— Моя жизнь изменилась в тот момент, когда ты во второй раз вышла замуж. Я всегда желала тебе самого лучшего, так как видела, как ты переживала из-за смерти папы, но твое семейное счастье превратило мою жизнь в ад. Ты постоянно пытаешься изменить меня в угоду себе.

— А ты специально делаешь все, чтобы сломать себе жизнь. Ты не представляешь, на что я пошла, чтобы сберечь тебя, а ты разбрасываешься возможностями. Столько времени уговаривала мужа, чтобы он договорился о твоем переводе на очное отделение престижной кафедры, но ты просто отмахнулась. Носишь обноски, работаешь официанткой и живешь в трущобах. А потом удивляешься: почему я пытаюсь что-то изменить?