«Так позовите его в кабинет».

Майор вошел и преклонил колено.

Государь жестом приказал ему встать.

«Поздравляю, ваше превосходительство, с монаршей милостью! Да! При вашем чине нужно иметь и соответственное состояние! Жалую вам триста душ. Довольны ли вы, ваше превосходительство?»

Владимир Сергеевич снова упал, но уже на оба колена.

«Как вы думаете, за что я вас жалую?» – спросил государь, помогая ему сам встать.

«Не знаю, ваше величество, и не понимаю, чем я заслужил…»

«Так я вот объясню! Слушайте все. Я, разбирая старинные послужные списки, нашел, что вы при императрице Екатерине были обойдены по службе. Так я хотел доказать, что при мне и старая служба награждается… Прощайте, ваше превосходительство! Грамоты на пожалованные вам милости будут к вам присланы на место вашего жительства… Вы хотите возвратиться в Москву?»

«Нет-с, ваше величество, я не уеду из резиденции моего обожаемого монарха».

«Тогда живите здесь… Я буду рад вас видеть во дворце».

Государь отпустил Похвиснева, допустив его к руке. Вот каким образом Владимир Сергеевич из майров сделался генерал-майором. Он купил дом близ Таврического сада и теперь живет там со всем своим семейством и всем и каждому рассказывает по нескольку раз эту историю.

Виктор Павлович невольно улыбнулся, так как у Ивана Сергеевича также была привычка рассказывать чуть ли не по десяти раз каждому эпизоды из его военной жизни.

– Впрочем, – продолжал Дмитревский, не заметив этой улыбки, – это не первый случай такого быстрого повышения при нынешнем государе. Граф Ростопчин и сам получил почти так же все свои чины, хотя и не с такою скоростью. Павел Петрович в первые дни своего царствования сказал ему:

«Ростопчин! Жалую тебя генерал-адъютантом, обер-камергером, генерал-аншефом, андреевским кавалером, графом и жалую тебе пять тысяч душ. Нет, постой! Вдруг это будет слишком много! Я буду жаловать тебя через неделю!» Так и жаловал, каждую неделю по одной милости…

Иван Сергеевич замолчал.

Виктор Павлович сидел задумавшись.

– Так теперь Владимир Сергеевич ваше превосходительство?

– Форменное…

– А что Зинаида Владимировна? – дрогнувшим голосом спросил Оленин.

– Ага, теперь я понимаю! – вдруг вскрикнул Иван Сергеевич.

– Что понимаешь, дядя? – испуганно посмотрел на него Виктор Павлович.

– Да больше половины: почему ты сидел в Москве и никак не мог принять из опеки свои именья… видимо, ты попал под другую опеку.

Оленин смутился, покраснел и опустил глаза.

– Под какую опеку, дядя… я не понимаю…

– Рассказывай, брат, не понимаешь; нет, ты у меня лучше не финти… Все равно не проведешь… Старого воробья, брат, на мякине не обманешь… Что же, ты в таком возрасте… Это понятно… Всякому человеку определено таскать это бревно за собою… Жениться думаешь, исполать… Еще Лютер, немецкий поп, сказал, что кто рано встал и рано женился, никогда о том не пожалеет… а я скажу, кто рано не женился, тот никогда не женится, если, конечно, у него здесь все дома…

Дмитревский указал пальцем на лоб.

Виктор Павлович слушал молча.

– Женитьба, брат, это неизбежная глупость… Одна из трех глупостей, которые делают люди: родятся, женятся и умирают…

– Ты, однако, дядя, избежал средней.

– Я что, я только исключение, подтверждающее правило… Но это в сторону… Хочешь глупить, глупи… Я не удерживаю и не отговариваю… Общая участь, почти та же смерть… Мне лично, впрочем, всегда бывает веселей на похоронах приятелей, нежели на их свадьбах.

– Это почему?

– Да там их, по крайней мере, хоронят другие… Но я опять уклонился от предмета… Вот выбор твой не одобряю… Пелагея… или как ее там по-модному, Полина, – я так Полей зову, – лучше…