В последнем случае Пахомыч как-то странно вдруг стихал и ласково отвечал на визгливые крики Горбуна, исполняя по возможности прихоти и капризы своего странного сожителя.

Какая тайна лежала в основе близких отношений этих двух совершенно противоположных и физически, и нравственно людей?

Вопрос этот оставался загадкой для окружавших их слуг Таврического дворца.

Высокий, коренастый, атлетически сложенный Пахомыч, идущий рядом с достигающим ему немного выше колена Горбуном, представлял разительную картину контраста.

Добродушный, слабохарактерный и мягкий в обращении, как все люди, обладающие большой физической силой, старик, живущий много лет под одной кровлей с злобным, мстительным, готовым на всякую подлость Горбуном, являл собою неразрешимую психологическую задачу.

Горбун усердно тачал сапоги, казалось, весь сосредоточенный в этой работе; только по чуть заметному движению торчащих, больших тонких ушей было видно, что он находится настороже, как бы чего-то каждую минуту ожидая.

Вдруг со стороны сада раздался неистовый, полный предсмертной боли крик, ворвавшийся в полуотворенное окно сторожки.

Горбун быстро поднял голову и как-то весь вытянулся.

Не прошло, казалось, и нескольких секунд, как в той же стороне сада, только как будто несколько далее, послышался продолжительный свист.

Горбун вскочил на ноги и, обошедши стол, начал тормошить за ногу заснувшего Пахомыча.

– А… Что!.. – забормотал спросонья старик.

– Вставай, пойдем… – визгливым голосом, но тоном приказания произнес Горбун.

– Куда? – приподнявшись на лавке, широко открытыми глазами посмотрел на Горбуна Пахомыч.

– В сад…

– На кой туда ляд идти, – недоумевал старик. – И с чего это ты, Горбун, закуролесил, каку ночь полунощничаешь… Петухи давно пропоют, а ему чем бы спать, работать приспичит… Чего теперь в саду делать. Кошек гонять, так и их, чай, нет; это не то что при вечной памяти Григории Александровиче… Царство ему небесное, место покойное!

Пахомыч истово перекрестился.

– Пойдем! – прервал разглагольствования старика Горбун хриплым визгом и злобно сверкнул своими маленькими глазками.

– Ну, пойдем, пойдем, – вдруг смягчился старик и, спустив на пол ноги, стал влезать в рукава шинели.

Медленно вышли они из сторожки.

Горбун шел впереди, а Пахомыч покорно следовал сзади.

В саду уже было почти светло и группы деревьев с ярко-зеленой листвой, покрытой каплями росы, блестели, освещенные каким-то чудным блеском перламутрового неба.

Кругом была невозмутимая тишина. Даже со стороны города не достигало ни малейшего звука.

Ни один листок не шелохнулся и ни одной зыби не появлялось на местами зеркальной поверхности запущенных прудов.

Горбун шел твердой походкой, как бы хорошо зная цель своего пути.

Наконец, они стали подходить к пруду, через который перекинут известный Кулибинский механический мост.

Русский самоучка Кулибин делал этот мост как модель на дворе Академии наук в продолжение четырех лет. На его постройку Потемкин дал ему тысячу рублей. Мост предназначался быть перекинутым через Неву, но это не состоялось, а модель украсила волшебный сад Таврического дворца.

Не доходя нескольких шагов до моста, Пахомыч и Горбун остановились.

Молодая женщина лежала навзничь.

Это была в полном смысле слова русская красавица.

Темно-русая, с правильным овалом лица, белая, пушистая кожа которого оттенялась не успевшим еще исчезнуть румянцем. Соболиные брови окаймляли большие иссиня-серые глаза, широко открытые, с выражением предсмертного ужаса. Только их страшный взгляд напоминал о смерти этой полной жизни и редкой по красоте, в полную силу огневой русской страсти роскошно развившейся женщины.