– Come on boy, move that body[2], – раздаётся её тихий голос.

Будто дразнит меня.

А я не привык отказываться от того, на что меня провоцируют.

Медленно подхожу к ней, когда она снова наклоняется, и руки сами тянутся к её стройным бёдрам; пальцы впиваются в нежную кожу, и я готов рычать оттого, насколько её тело идеально вписывается в мои объятия.

А вот девушка явно так не считала.

Резко разогнувшись, она задевает головой полку под зеркалом, на которой с протестом звякают ёмкости, и с шипением отскакивает от меня, потирая ушибленный затылок.

– Климов, ты совсем охренел?!

Интересно, её голос так звенит от испуга, или она чувствует то же самое, что и я? Наверняка, второе – её с потрохами сдают начавшие розоветь щёки.

– Естественно... – раздражённо ворчу, потянувшись за своей щёткой и пастой, чтобы хоть чем-то занять руки, покалывающие после контакта с её кожей. – Эти грёбаные «шорты» так призывно обтягивают твою задницу, а охренел я?

– Я же не знала, что ты так рано встанешь! – оправдывается.

– Ещё скажи, что не знала, что у нас ванная общая, когда свои гимны моему шаткому терпению пела...

И, несмотря на то, что она не хочет, чтобы я прикасался к ней, мои глаза самовольно перескакивают на её ноги, чем я окончательно вывожу девушку из себя. Я поворачиваюсь к ней всем телом; пальцы ещё помнят мягкость её кожи, и я снова хочу почувствовать это, но Карина воинственно складывает руки на груди.

– Знаешь, в периметре мой дом находится недалеко от кладбища, так что если не прекратишь, мы станем соседями.

Фыркаю и делаю над собой усилие, чтобы отвернуться.

Меня не привлекают брюнетки. Меня не привлекают брюнетки! Меня не...

Чёрт!

Карина перехватывает мой многозначный взгляд и прихватывает в руки бутылку шампуня.

– Честное слово, Марк, если сделаешь хоть шаг в мою сторону, я из твоей наглой рожи сделаю наглядное пособие по анатомии!

Хмыкаю и прикусываю щётку: это вообще нормально, что меня её трёп лишь ещё сильнее подстёгивает? А моё имя на её губах... Ей вообще надо запретить звать меня по имени – это чревато последствиями. Передёргиваю плечами, и взгляд девушки перемещается на мою спину; кажется, она только сейчас обратила внимание на то, что я в одних спортивках, и теперь не знала, куда девать глаза.

– Если не хочешь, чтобы я составлял тебе компанию каждое утро, не пой в голос, – стреляю в неё глазами через зеркало. – Тем более такие провокационные песни. Ты удивишься, но я в школе тоже изучал английский.

Девушка резво оставляет в покое шампунь и избавляется от зубной щётки; что-то шипит на последок – их такому тону где-то специально учат, что ли? – и выскакивает в свою комнату, хлопнув дверью и щёлкнув замком с той стороны. Я на это только закатываю глаза – больно надо. После процедур возвращаюсь в спальню, раздумывая над тем, чтобы снова завалиться спать, но сна уже нет ни в одном глазу. Бросаю взгляд в окно, за которым уже призывно светит солнце, и, как есть, выхожу на задний двор; там между двух деревьев прикручен кусок стальной трубы, на котором я обычно подтягиваюсь, когда надо выпустить дурь или прочистить мозги. Иногда ко мне присоединяется Пуговка, но сегодня я, кажется, у неё в опале, так что к своему импровизированному тренажёру подхожу в одиночку. Пальцы обхватывают трубу, но перед глазами упрямо всплывает утреннее прикосновение к бархатной коже; трясу головой и успеваю подтянуться пару раз, прежде чем слышу за спиной голос Алисы.

– Медведь!

О, ну надо же... Раз называет медведем, значит, ещё не всё потеряно.