Греки отступивших не преследовали. Наоборот, зная, что в бою участвовал далеко не весь огромный персидский флот (всем так не хватило в проливе места), они, не теряя времени, выстроились в боевые порядки, ожидая возможной атаки неприятеля, пожелавшего взять реванш за понесенное поражение. Но персам было уже не до реванша…

Геродот пишет: «Между тем множество корабельных обломков, подхваченных западным ветром, принесло к берегам Аттики, к так называемому мысу Колиада. Так исполнились прорицания о морском сражении, которое приписывали Бакиду и Мусею, а также пророчество, некогда изреченное афинянином Лисистратом, о принесенных сюда волнами корабельных обломках. “Колиадские жены ячмень будут жарить на веслах”, – предрек он».

Когда Ксеркс понял окончательно, что он присутствует не при победе, а при поражении, он поднялся со своего золотого кресла.

– Отправить немедленно гонца в Персию с известием о случившемся! – велел он. – Пусть там вместе с нами скорбят о великой утрате и обрушившихся на нашу голову несчастиях! Я же воздвигну плотину с материка на Саламин и все же завоюю этот проклятый остров!

Когда гневный пыл царя царей несколько спал и он сам понял всю нереальность своего плана завоевания Саламина, Ксеркс обратился к своему первому министру Мардонию:

– Нам предстоит оставить Афины!

– Я хочу остаться здесь и прорваться несмотря ни на что в Пелопоннес! – заявил министр.

– Хорошо! – кивнул Ксеркс. – Я оставляю тебе триста тысяч лучших воинов, с остальными же возвращаюсь домой!

Грекам Мардоний послал следующее послание: «Вы победили вашими морскими корытами людей сухопутных, не умеющих работать веслами, но теперь перед нами широкая и ровная земля Фессалии, да и Беотийская равнина хороша для состязания между добрыми всадниками и гоплитами.»

На следующий день основные силы персов начали отход к Геллеспонту. Остатки флота были к этому времени кое-как собраны, и теперь каждый из оставшихся в живых морских военачальников стремился показать царю, что он предан ему и готов сделать все возможное для безопасного перехода Ксеркса по мосту. Однако команды были настолько деморализованы после Саламина, что теперь они панически боялись всего. Когда персидские корабли достигли мыса Зостера, подле которого море усеяно множеством небольших утесов, то испуганные египтяне и финикийцы приняли их в сумерках за греческие триеры. Тотчас, невзирая ни на какие сигналы, корабли отвернули от скал и начали разбегаться в разные стороны. Собирать беглецов пришлось в течение нескольких дней. Ксеркс, наблюдая эту горестную картину с берега, к удивлению многих, даже не возмущался:

– Это следовало ожидать! Ведь у Саламина погибли храбрейшие, а уцелели трусливейшие!

Греки несколько дней после Саламина приводились в порядок и напряженно ждали, что предпримут персы.

Осматривая на берегу моря остовы выброшенных на отмели неприятельских кораблей и трупы персов с золотыми ожерельями на шеях и браслетами на запястьях, афинский наварх сказал сопровождавшему его:

– Возьми себе все это золото! Ты не Фемистокл, тебе можно! По-прежнему стоя в боевых порядках, греческие триеры были готовы в любой момент продолжить сражение за Саламин. Узнав же об отходе Ксеркса, Фемистокл отдал команду о его немедленном преследовании. Греческий флот пустился в погоню. Однако у острова Андрос персы были потеряны в густом тумане.

Фемистокл разгадал намерения Ксеркса. Здесь же у Андроса он настойчиво призывал совет навархов произвести бросок к Геллеспонту, чтобы, опередив Ксеркса, разрушить мост, а заодно и добить деморализованный персидский флот. Но его разумная инициатива, как всегда, вызвала возражения. Более иных горячился воспрявший дух ом после Саламина Еврибиад.