Мебель квадратная до примитивности, будто её сколотили из магазинных поддонов, натурально-соломенного цвета, гладкая, лакированная, и в этой неискушённости прослеживается определённый шарм.

Посередине гостиной широкий стол, застеленный белоснежной, явно новой скатертью.

Боги послали прилично! Посередине большое плоское блюдо, расписанное цветочным узором, на котором громоздится несколько зажаренных тушек какой-то дичи, обложенных запечёнными овощами. На широкой квадратной тарелке крупно нарезан, наверное, незрелый сыр, потому что кремово-белый и похож на формованный творог. Целый веник разнообразной зелени торчит из маленького ведёрка, украшая стол, как букет. Пирамидкой выложены мелкие пятнистые яйца, думаю, перепелиные, и тарелка красных томатов, сочных, натуральных, пахнущих солнцем и спелостью, таких о которых тоскую всю зиму, не находя вкуса в импортном эрзаце. Огромный круглый каравай до половины наструган широкими щедрыми ломтями, на срезах сквозное кружево пор, которыми дышало тесто в печи. Я сейчас утону в собственном желудочном соке и слюне!

Мы чинно рассаживаемся, гостеприимный хозяин из своих закромов приносит пыльную бутыль тёмного стекла, литровую не меньше,

- Для особого случая! Десятилетнее! – с вином люди тоже знакомы, как видно.

Мирея привозит на скрипучем кресле с колёсиками крупного седого старика,

- Это Джакопо – отец Тео, - поясняет Костя, - можешь не дёргаться, он давно ослеп и оглох, так что тебя даже не заметит. А сам поднимается и идёт к нему. Нагибается, обнимает, целует, как близкого человека. Старик дрожащей морщинистой рукой ощупывает его плечи, голову, лицо, улыбается и удивительно сильным голосом приветствует,

- Берти, сынок! – из-под сомкнутого века выкатывается скупая мужская слеза, Костя отирает её аккуратно, а у самого глаза тоже на мокром месте,

- Привет, Джакопо, - старик не слышит, но касается морщинистыми пальцами Костиных губ и продолжает улыбаться.

Я разглядываю старца, несмотря ни на что, он до сих пор красив. Пусть смуглое лицо прорезали глубокие морщины, редкие волосы свисают желтоватыми сосульками, сомкнуты веки ослепших глаз, но ястребиные черты по-прежнему остры и белые густые брови вразлёт, волевой подбородок, заросший седой щетиной, твёрд, а довольно тонкие сухие губы говорят о крутом характере и железной воле.

Пожалуй, Тео похож на родителя, такой же смуглый, с заострёнными чертами, разве что, всё немного смягчено молодостью, большей округлостью, а если представить, что Джакопо когда-то был брюнетом, то сходство, всё-таки, очень велико.

Вслед за Джакопо Мири приводит умытых близнецов, они опять что-то не поделили и канючат, но отец цыкает, и мальчишки замолкают.

Ну, думаю, сейчас, толкнут тост за встречу, и я уже примусь за дичь, но не тут-то было. Все от меня чего-то ждут.

- Скажи, Наиглавнейшая, несколько слов в благословение стола, - учит Костик, - без тебя никто не примется за трапезу.

Опять? Нормально не поешь! Тот номер с благословением младенцев больше не прокатит, надо по-абекурейски что-то выдать, чтобы все поняли!

- Желаю, чтобы все! – первое приходит на ум, но цитировать Шарикова из «Собачьего сердца», как-то неуместно, люди старались, вон какую самобранку накрыли! Подумав минутку в полной тишине, встаю и изрекаю,

- Пусть в стенах этого дома всегда кипит жизнь, стол будет так же богат, хозяева здоровы и счастливы! – потом всё же крещу живописное пиршество в воздухе и присаживаюсь на место.

- Благодарим, Великая! – отзывается Тео, Мирея сияет, как начищенный пятак, а Костик отрывает аппетитную, вроде бы куриную ногу и кладёт на мою тарелку,