Эту идиллию прервала телеграмма, а затем письма из Ред-Барнс. Умерла тетя Ада, которая помогала растить Гертруду и Мориса после смерти их матери и до женитьбы Хью. Отец страдал от болезненных проявлений ревматизма, а Морис готовился отбыть на войну с бурами. Ее беспокойство о них двоих часто сквозит в ее корреспонденции: Гертруда «очень встревожена» по поводу своего брата – для нее «ужасным ударом» стало то, что он отправился в Южную Африку. «Уехала в плохом настроении… очень несчастная», – пишет она в своем дневнике.

Был март 1900 года. Несмотря на плохую погоду, Гертруда решила организовать десятидневную экспедицию в Моавитские горы, проехав семьдесят миль по восточному берегу Мертвого моря. Это было ее первое путешествие с собственным караваном и командой из трех человек – повар и пара погонщиков мулов, – из которых никто ни слова не знал по-английски. По дороге намечалось взять проводника – возможно, турецкого солдата, едущего из гарнизона в гарнизон.

Добравшись до Иорданской долины, Гертруда увидела, что стоит по пояс в диких цветах. В первом из многих писем домой с пометкой «Из моего шатра» она описывала развернувшийся перед ней пейзаж:

«Поля и поля, самых разных исключительных расцветок – лиловые, белые, желтые, ярчайше-синие и просторы алых лютиков. Девять десятых из них я не знаю, но есть желтые ромашки, ароматные розовато-лиловые дикие цветы, какие-то огромные великолепные темно-лиловые луковичные, белый чеснок и лиловая мальва, а выше – крошечные синие ирисы и красные анемоны и что-то рассветно-розовое вроде льна».

Дальше тянулись светлые широкие полосы хлебов, посеянных бедуинами, когда они здесь проходили – на обратном пути будет жатва. Уже сносно разговаривая по-арабски, Гертруда в основном говорила с Мухаммадом, красавцем друзом, погонщиком мулов. Он ел только рис, хлеб и фиги. Ей он нравился, и нравилось все, что он рассказывал о родине своего племени. Гертруда решила, что когда-нибудь съездит в Джебел-Друз на юго-западе Сирии посмотреть на его соплеменников. Покупая йогурт у какой-то семьи племени ганимат, она остановилась для попытки разговора с женщинами и детьми, заметив с удивлением, что они едят траву «как козы». «Женщины с открытыми лицами. У них синие хлопчатобумажные платья шести ярдов длиной, они подбираются и заматываются вокруг головы и талии, спадая до ног. Лица от рта вниз татуированы индиго, а волосы висят двумя длинными косами по обе стороны… уметь говорить по-арабски – это не шутка!»

Возле форта крестоносцев Керак, где Гертруда должна была повернуть назад в Иерусалим, она передумала и добавила к своей поездке еще восемь дней и направилась к набатейским руинам, к Петре. Ей хотелось увидеть знаменитую «сокровищницу», точеный двухэтажный фасад, вырезанный в розовом песчанике, подход через узкую расселину. Когда турецкий чиновник поинтересовался ее караваном и целью поездки, до нее дошло, что надо было запастись разрешением. Прикинувшись немкой – «потому что англичан они страшатся отчаянно», – она попросила отвести себя к местному губернатору, от которого и получила разрешение ехать на юг и солдата в проводники. Сообщая в письме к родителям, что она удвоила намечаемый срок поездки, Гертруда добавила, что обязательно запросила бы у них по телеграфу разрешение на это, если бы была такая возможность. Не в последний раз она притворялась, что следует английскому кодексу поведения, поступая при этом по своему разумению.

В сопровождении проводника небольшой отряд двинулся сквозь группы аистов, саранчу из небольшой тучки и вскоре оказался рядом с лагерем бени-сахр, воинственного племени, которое последним признало турецкое правление. Пока Гертруда была невежественна в законах пустыни и не знала, что, когда бы ты ни приехала в кочевой лагерь, нужно немедленно нанести визит вежливости шейху в его шатре. А так как ее еще сопровождал турецкий солдат вместо платного местного проводника, вскоре она нарвалась на неприятности. К каравану дважды подъезжали несколько воинов бени-сахр, вооруженных до зубов. Появляясь из ниоткуда, они вдруг возникали с двух сторон и отъезжали, только когда к Гертруде присоединялся следовавший сзади турок. Но запугать Гертруду не удавалось: «Не думаю, что когда-нибудь у меня был такой чудесный день».