– Мама, ну что ты так долго! Пойдем же.

Они направились по Гоголевскому бульвару в сторону Арбата. Метров через двести свернули на Сивцев Вражек и скрылись в одном из подъездов дома № 4.

– Эврика! – воскликнул Антон, провожая взглядом любимую.

Не сдержав эмоции, он выкинул замысловатое танцевальное коленце, постоял еще минут пять, изучая особенности местной топографии, затем развернулся и, насвистывая сороковую Моцарта, зашагал прочь.

Дом, в котором втроем жили Антон с мамой и младшей сестрой Таней (отец погиб в 45-м), располагался на Садовом кольце неподалеку от Павелецкого вокзала. Идти от «Кропоткинской» (так вскоре назовут станцию «Дворец Советов») в сторону Зацепа – минут сорок, не больше.

Когда юноша вернулся домой, мама стряпала на кухне, Таня что-то писала в комнате, сидя за столом, а соседский кот Тиша мирно спал, обняв коридорную тумбочку и положив лапу на трубку коммунального телефонного аппарата.

– Мама, я… я, – Антон запнулся, – я есть хочу!

Мать посмотрела в счастливые глаза сына и покачала головой:

– Ой ли?.. Ты купил то, что я тебя просила?

Антон не услышал вопрос матери. Прямо в ботинках, не разуваясь, он прошел на кухню и рухнул на табуретку.

– Мама, жизнь прекрасна!

Мать улыбнулась в ответ, внимательно поглядела в глаза сыну, отложила стряпню и присела рядышком.

– Антоша, а ты не влюбился случаем?.. – спросила она, внезапно став вопросительно-серьезной.

– Мама, что ты говоришь! Ну разве можно вот так спрашивать?! – захлебываясь словами, Антон вскочил с табуретки и умчался в комнату, успев по пути дернуть сестру за косу.

– Эй ты, ненормальный! – взвизгнула Таня.

– Тань, не трогай его, он не услышит тебя сегодня, – негромко за сына ответила мать и повернулась к плите.

Первомайское солнце, как огромная театральная рампа, заливало городские улицы светом праздничного веселья. Белый воздух больничной палаты подрагивал от ритмичных вздо-охов военного оркестра, порционно сотрясавших «касторовое царство» через распахнутое настежь окно.

Патронажная сестра Верочка сидела на подоконнике и провожала глазами бравых военных оркестрантов, марширующих под окнами городской больницы.

– Нас провожать пришли, – отозвалась старушка из глубины палаты.

– Да что вы, Розалия Львовна, это они вас приветствуют. Праздник же! – ответила Вера.

– Да-да, праздник… – едва шевеля губами, прошамкала старушка и перевела взгляд на соседнюю кровать, где лежал большой пепельно-рыжий старик и щурился в потолок сквозь круглые стекляшки очков.

– Антоша… Антоша, ты спишь? – задыхаясь от огромного количества сказанных слов, прошептала Розалия Львовна и добавила как бы самой себе: – А помнишь то первое Первое мая?..

Старик, приоткрыв глаза, попытался улыбнуться. Говорить он не мог и лишь взглядом старался ответить Розалии, что, конечно, он помнит всё от первой минуты их случайного знакомства до вот этой, последней, нет-нет, еще не последней…

Старик попробовал вытащить из-под одеяла руку, но плечо не слушалось. Это заметила Верочка и, спорхнув с подоконника, подсела к нему на кровать.

– Вот так, Антон Владимирович, – она бережно направила руку старика к кровати Розалии Львовны и второй рукой помогла старушке дотянуться до ладони мужа.

Верочка знала: подолгу лежать, касаясь ладонями друг друга, было единственным желанием этих милых старичков, которые практически перестали принимать пищу и реагировать на окружающую жизнь. Когда их ветхие, морщинистые ладони коснулись друг друга, Верочка наскоро вытерла собственные слезы и затем по очереди салфеткой вытерла старичкам щеки и впадины глазниц.