Николай II стоял у дверей. Вряд ли он слушал дочь, хотя на мгновение представил себя обезглавленным и идущим по пыльным улицам этого сибирского города. Он усмехнулся, в той ли, в этой голове была постоянная мысль, что готовится какая-то провокация. Он понимал, что его и семью, прячут от верных ему войск, чтобы закрепить свое наступление. И только поэтому комиссары, как их сегодня называют этим французским словом, держат их здесь. Есть же даже среди них здравомыслящие и богобоязненные люди?

– Какой ужасный сегодня день… Точнее, вечер, – поправила себя Александра Федоровна, словно отвечая на мысли мужа. Она ему посмотрела в спину. – Il me semble, nous sommes semblables sur les fant;mes. Ah, comme je suis fatigu;e de tout de cela! (Мне кажется, мы похожи на призраков. Ах, как я устала от всего этого!)

Послышалось движение на лестнице, идущей сюда сверху. Это был не одиночный шаг. Спускалась группа.

«Неужели мои офицеры?»– встрепенулся свергнутый император. Ему показалось, что он как Наполеон, к острову которого причалили суда его освободителей. Но что-то сразу его отпугнуло, когда шаги стали яснее. Это шаги черни, обутой в тяжелые сапоги.

Николай II отошел к столу, слегка подняв руки. Его тень большой птицы с приподнятыми крыльями упала на младших сына и дочь. Висящая на коротких цепях лампа слепила глаза.

Дверь распахнулась пинком солдата. Это был грузный мадьяр, с рябым лицом и черными маленькими глазами. Он отошел в сторону. Идущие за ним вслед театрально не спешили. Николай II подумал, все-таки некрасивы венгры, ни мужчины, ни женщины…

Очень важно вошел невысокого роста комиссар в кожаной куртке.

«Еврей или поляк», – подумал бывший самодержец огромного государства, – сколько их таких подданных, готовых его растерзать?»

Подвальная комната была достаточно большой. Руководитель делегации прошел несколько шагов, ожидая пока спустится сопровождающая его команда. Вошли двое в куртках, один во френче, еще трое чернявых солдат с длинными трехлинейками. Главный представился:

– Я комендант Дома Особого Назначения Янкель Юровский.

Мог бы и не представляться. Ну да, момент того требует. Чувствует себя Маратом…

Царь открыл, было, рот:

– Вы пришли…

– Именем…

«Ну, вот, все, мир окончательно срывается в бездну, – подумал Николай. Он не слушал приговора. А если и слушал, то этим была занята мизерная часть его мозга. Он чувствовал, что его последние мгновения пребывания в этом мире разделяют только жена и Ольга. Остальные дети лишь смотрят ему в спину. Доктор посапывал у стены. Дочь и жена шептали молитвы. Они уже были готовы. Они все поняли еще тогда, когда им предложили спуститься в подвал.

Что же они тянут? Скорей бы…

И вдруг до царя дошло. Это же его называют.

– Николай Александрович! Ваши родственники старались вас спасти, но этого им не пришлось. И мы принуждены вас сами расстрелять…

Юровский потянулся к кобуре.

Николай II заметил, что она была уже расстегнута. К чему слова?

Раздались выстрелы. Их было немного. Солдаты из винтовок стреляли точно. Комиссары не всегда попадали. Когда каждый посчитал, что сделал свое дело, над комнатой повис дым от пороха. В причудливых его изваяниях угадывались очертания поднявшихся душ убиенных.

– И вот эта кучка тел мешала революции? – спросил или просто с презрением сказал член коллегии Уральского ЦК Медведев. Он и был во френче, снятого с царского старшего офицера.

Командир охраны Ермаков, широко расставляя ноги, словно на убойной скотоводческой площадке спасаясь от крови, солдатским штыком деловито колол хрупкие тела стонущих девочек и царевича Алексия.