Неизменную вежливость проявлял он и в постели, и, возможно именно благодаря этой вежливости, Рейна без возражений пускала его туда каждую ночь, точнее – каждую ночь, когда он считал возможным прийти.

Это всегда начиналось одинаково. Сначала, отправляясь спать, он мягко пожимал ей руку, словно давая обещание, и Рейна настраивала себя соответствующим образом. Целые бури происходили в ее душе, но внешне она всегда оставалась спокойной и ласково улыбалась мужу, когда он входил в спальню с затаенной робостью, со страхом ожидания в глазах. А ну как на этот раз она оттолкнет его, увидев наконец кто ложится в ее постель?

Но Рейна не отталкивала. Решившись один раз вопреки всему приобрести хотя бы некоторое подобие счастья, она перла к цели с упорством битюга, подавляя себя постоянно, ежедневно. Училась любить мужа, училась быть хорошей женой. Училась заниматься любовью с широко открытыми глазами, училась не сравнивать двух мужчин, в разное время имевших право на ее тело.

Разумеется, все, происходящее между ней и супругом темными ночами, не приносило ей ни малейшего удовольствия. Но и отвращения тоже не приносило.

В остальном Фадрик был так же деликатен. Например, он никогда не заходил в ее покои без предупреждения. Рейна считала это его способом защиты. Она понимала, что весьма немногие люди могли прятать выражение неприятия на лице, внезапно увидев юного лорда Молдлейта. Все это – его ранимость, его стремление создать вокруг себя оболочку, защищающую от остального мира, отношение к нему людей – заставляло Рейну испытывать жалость. И, скорее всего, именно это чувство в конечном счете вызвало в ней уважение к нему – первый камешек в фундаменте их отношений.

Отношений, которым много еще чего предстояло перенести.

Тем утром Рейна сидела одна в комнате мужа, совмещавшей в себе и спальню, и кабинет. Лишенная общества людей, общаться с которыми у нее не было ни малейшего желания, все свои дни Рейна отдавала чтению.

Глубокое мягкое кресло, специально заказанное Фадриком для своего комфорта, бережно приняло в себя ее маленькую хрупкую фигурку, большой оплетенный кожей фолиант удобно угнездился на ручке. Свет, падавший из окна, создавал в комнате ощущение уюта и тепла. Рейна задремала.

Разбудил ее дверной скрип. Рейна вздрогнула, непрочитанный фолиант с гулким звуком упал на пол.

– Так-так, что это мы тут делаем? Читаем?! – брови стоявшего на пороге Линнфреда взметнулись ко лбу.

– Добрый день, милорд, – пробормотала не вполне пришедшая в себя от сна Рейна. – Вам нужен Фадрик? Его тут нет…

– Это я вижу, – хохотнул Линнфред и сделал шаг в комнату. Дверь громко захлопнулась за ним, заставив Рейну вздрогнуть еще раз. – А Фадрик позволяет тебе в его отсутствие бывать в кабинете?

– Милорд добр ко мне.

– Добр…конечно,– мужчина подошел еще ближе, и Рейна, вместе с тяжелой вонью немытого мужского тела ощутила исходящий от него запах опасности. Внутреннее она вся напряглась, моля богов, чтобы сейчас, вот прямо сейчас, кто-нибудь еще зашел в эту комнату, такую тесную для них двоих, кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь… – Как не быть добрым с такой кошечкой. А ты, ты добра с ним, а?

Будь Рейна той неопытной девочкой, что когда-то покинула стены Холдстейна, имея за душой кусок хлеба да кобылу, она бы смутилась. Но она уже давно утратила ту душевную невинность, что излилась бы на щеки краской смущения. Она прямо встретила испытующий взгляд брата своего мужа.

– Почему вас так это интересует, милорд?

Линнфред не смог скрыть своего изумления: