Тогда мать угощала конфетами Джуда, и Джуд всякий раз выбирал ту, что лежит посередке, вишенку в шоколаде. Как ему нравились ее негромкий, влажный – «глуш-ш-шь» – хруст на зубах, и липкая, с легкой гнильцой, сладость сиропа внутри, и напоминающая о той же гнильце податливость вишневой ягодки… В такие минуты ему представлялось, будто там, под шоколадной глазурью, не вишенка – глазное яблоко. Подобными жутковатыми, отвратительными фантазиями Джуд тешился уже в те давние дни.

Коробку он отыскал среди мешанины кабелей, педалей и адаптеров, под чехлом от гитары, стоявшим в шкафу у задней стены, да не под простым чехлом, памятным. Именно с этим чехлом Джуд тридцать лет тому назад оставил Луизиану, хотя с подержанной «Ямахой» за сорок долларов, когда-то хранившейся в нем, распростился давным-давно. «Ямаху» он бросил в Сан-Франциско, на сцене, где как-то вечером, в 1975-м, играл на разогреве у «Цеппелинов». В те дни он навсегда распрощался с кучей всякого разного – с родными, с Луизианой, со свиньями и нищетой, и даже с именем, полученным при рождении, и не слишком-то часто оглядывался, уходя.

Вынув из шкафа коробку, Джуд тут же обронил ее: руки обмякли, как тряпки. Что в ней, он прекрасно понял с первого взгляда, даже не сняв крышки. А если в чем поначалу и сомневался, все сомнения немедля развеялись, как только коробка упала на пол и внутри – динь-дон-динь – зазвенели одна о другую латунные гильзы. При виде нее Джуд отпрянул назад, охваченный первобытным, атавистическим ужасом, как будто из кучи кабелей на ладонь его выполз жирный мохноногий паук. Этой коробки с патронами он не видел больше тридцати лет и точно помнил, что оставил ее между матрасом и пружинной сеткой собственной детской кровати там, в Мурз-Корнер, что, покидая Луизиану, с собой ее не забрал, а значит, оказаться здесь, под старым гитарным чехлом, она просто не могла… но как-то да оказалась.

Чуть не минуту глазел он на желтую, в форме сердечка, коробку из-под конфет, прежде чем, собравшись с духом, снова взять ее в руки, сковырнуть крышку и перевернуть вверх дном.

Патроны и гильзы, звеня, покатились по полу во все стороны.

Джуд собирал их – первую свою коллекцию – сам, охотясь за ними с тем же азартом, с каким некоторые другие мальчишки охотятся за бейсбольными карточками. Начало коллекции он, тогда еще Джастин Ковзински, положил в восемь лет, не за год и не за два до того, как хотя бы представил себе, что однажды станет кем-то другим. В тот день он брел куда-то через восточное поле и вдруг услышал металлический хруст под ногой, а присев поглядеть, на что наступил, выковырнул из грязи стреляную гильзу от дробовика. Вероятно, одну из отцовских. Дело было осенью, а по осени старик часто ходил пострелять индеек. Джастин понюхал треснутый, сплющенный латунный цилиндрик. Ноздри защекотал легкий запах пороховой гари – пожалуй, что неприятный, однако странным образом завораживающий, влекущий к себе. Так гильза в кармане дешевых рабочих штанов отправилась с ним домой, где и нашла себе место в одной из пустых конфетных коробок матери.

Вскоре к ней присоединились два целых, заряженных патрона тридцать восьмого калибра, «позаимствованных» в приятельском гараже, несколько любопытных, серебристого цвета, стреляных гильз, найденных неподалеку, на стрельбище, а еще патрон от британской штурмовой винтовки со средний палец длиной. В обмен на последний пришлось отдать вещь немалой ценности, номер «Крипи» с обложкой Фразетты[15], однако Джастин чувствовал, что с обменом нисколько не прогадал. По вечерам, улегшись в кровать, он снова и снова рассматривал собранное, любовался игрой звездного света на отшлифованных боках гильз, нюхал увесистые свинцовые пули, будто кто другой – ленточку, сбрызнутую духами возлюбленной, и запах свинца точно так же порождал в голове множество мыслей, множество сладких, невыразимо приятных фантазий.