– Дорогой Сесар, – весело, не боясь разрушить легенду, сказал Белосельцев. – Ну какой бы я был репортер, если бы отказал себе в удовольствии сфотографироваться с вами на границе Гондураса. Вы ведь отпустили в рискованное путешествие Росалию, хотя я видел, как вы тревожились за ее безопасность.

– Но ведь это наша война.

– Это и моя война, – сказал Белосельцев.

Сесар молча кивнул. Завел машину. Наложил на руль большие коричневые руки. И они покатили к холмам Гуасауле.

Они приближались к границе, и трасса была пустынной, без грузовиков, пешеходов, солнечно-синей, среди пятнистых холмов, где веяли дуновения притаившейся безымянной опасности. Дорогу преградило срубленное, брошенное на асфальт дерево. На обочине был отрыт окоп, наложены белесые мешки с землей. Из амбразуры торчал пулемет. Солдаты преградили путь, выставив автоматы. Сесар остановил машину. Они с Белосельцевым вышли, в сопровождении солдат направились к брустверу, где на самодельном столике стояла полевая рация, сидели на распиленном древесном стволе солдаты, лежало оружие. Сержант, молодой, плохо выбритый, с усталыми красными глазами, поднялся им навстречу, тревожно и недоверчиво рассматривая светлое, не успевшее загореть, чужое лицо Белосельцева. Сесар произнес что-то негромкое, дружественное, мягкое. Извлек из своей военной куртки бумаги, протянул сержанту. Тот долго, напрягая утомленные глаза, читал.

– До реки два километра. Впереди больше нет постов, – сказал сержант, возвращая бумаги. – Обстановка два дня спокойная. До этого была беспорядочная стрельба с той стороны. Мы послали разведку. На шоссе лежал убитый баран. Может, снайпер из Гондураса застрелил его от скуки.

– Мы бы хотели с моим коллегой подъехать к реке. Он сделает снимок для советской газеты, – сказал Сесар мягко, но и настойчиво, властным взглядом подкрепляя содержание сопроводительных бумаг.

– У вас есть оружие? – Сержант осмотрел гражданское облачение Белосельцева, фотокамеру на ремешке.

– Только это. – Сесар ткнул в кобуру, висящую на капроновом ремне.

– Возьмите. – Сержант, нагнувшись, взял автомат и протянул Сесару. – Я дам солдат для прикрытия.

В тесный «Фиат» на заднее сиденье кроме сержанта поместилось еще два солдата, которые с трудом втянули в машину молодые длинные ноги, тяжелые бутсы, звякающие автоматы.

– Поезжайте не быстро. Машину поставьте у здания таможни, чтобы ее нельзя было обстрелять, – сказал сержант, опуская стекло и высовывая ствол наружу.

Шоссе растворилось, словно раздвинули пятнистые шторы холмов, и открылась неширокая долина, по которой протекала еще невидимая река. На другой стороне высилась зеленая сочная гора с синими тенями проплывавших облаков.

– Гондурас, – кивнул на гору сержант. – Еще два года назад здесь проезжало много машин. Можно было проехать в Гондурас, Сальвадор, Мексику, а если приспичило, то и в Калифорнию. Потом оттуда стали стрелять. Мост подорвали, и его снесло наводнением. Теперь здесь живут одни ящерицы.

Они приблизились к строению таможни, которое издали казалось нарядным и обитаемым, а вблизи темнело разбитыми окнами, рубцами и пулевыми отметинами. Шлагбаум был сорван и смят. Под ногами хрустели осколки.

Сесар остановил машину впритык к бетонной стене, заслоняясь ею от сопредельной горы. Белосельцев читал надпись: «Добро пожаловать в Никарагуа», изорванную очередями. Брызги минометных разрывов напоминали черные звезды, врезанные в асфальт. Он хотел пройти оставшийся до реки отрезок шоссе и взглянуть на остатки моста, на состояние берегов, на возможность восстановления переправы, способной, в случае наступления, пропустить колонны танков и грузовиков с пехотой.