— Что ты… делаешь?!

Господи, я выгляжу тупицей, знаю, но одно прикосновение — и связные мысли с позором вытекли из меня.

— Уравниваю позиции, — хрипло говорит он.

Раневский лениво наблюдает за мной из-под полуприкрытых век, снова проводит ладонями по моим бедрам и чуть сжимает задницу…

Мои губы приоткрываются, выпуская короткий вздох, а голову начинает вести, будто пузырики просекко только-только добрались до нее…

Жар слишком быстро разрастается внутри, мое тело дрожит от ощущений, которых сейчас слишком много.

— Т-ты мне мешаешь…

— Ты трогаешь меня. Я тебя. По-моему все честно.

Ни хрена не честно!

Но я слишком возбуждена, пьяна, и моя запыленная сердцевина нуждается в маленьком приключении. И все же я пытаюсь спасти свою гордость и не растечься на нем, как сливочный пломбир на солнце.

Делаю глубокий вдох.

— Я хотела расслабить тебя, а то, что делаешь ты… это другое. Ты переходишь границы.

Ха-ха. Настолько переходит, что ты даже не попыталась шлепнуть по его наглым ручищам.

— Хочешь, я покажу тебе, где мне действительно требуется расслабление?!

И он демонстрирует, крепче сжимая мою задницу и притягивает меня так близко, что я чувствую под собой твердую выпуклость. Твою. Мать.

Прикрываю глаза и, поджав губы, проглатываю стон. Мне требуется секунда, прежде чем я снова смотрю на него.

— Ян Илларионович… Вы нарушаете наши договоренности, — предупреждаю шепотом напротив его губ. — Думаю, вы пьяны. И нам… лучше остановиться.

— Невеличкина. Я достаточно опытен, чтобы различить, когда девушке нравятся мои прикосновения, а когда нет. Так что перестань нести херню.

А дальше он без предупреждения сгребает волосы на моем затылке и целует меня.

Мамочки. Я в беде…

18. 17

Меня целует самый несносный босс на свете, и делает он это так отменно, что моя сердцевина плачет от потребности в большем.

И я даю ей это, прижимаясь промежностью к железному стояку Раневского. Меня пронзает острой вспышкой, я стону в его рот, и все становится хуже, потому что он заставляет меня принять его низкий рык.

Черт… я чувствую кайф, который не могу описать словами. Он растекается под кожей горячей патокой.

Это настолько хорошо ощущается, что у меня нет сил пожурить себя за то, что прямо сейчас я совершаю самую большую ошибку…

И я знаю наверняка, что пожалею об этом, но это такая вкусная ошибка, брутальная, сводящая с ума замашками первобытного варвара.

А еще он хорошо пахнет и на вкус, как горький шоколад. Я хочу лизнуть его…

Поцелуй прерывается так же резко, как и начался, вот только Раневский не отпускает мои волосы, сталкивает нас лбами, тяжело дышит, в то время как я едва могу сделать вдох…

— Ты чертовски искушаешь меня, — произносит Ян хрипло, облизывается, и мне хочется сжать бедра, но сидя на его коленях это затруднительно. И я просто ерзаю, заставляя Раневского мучительно прикрыть глаза. — Твою мать. Я точно пьян.

— Как ты это понял? — слабо подшучиваю я, неровно дыша.

— Я несу какую-то чушь, — выпускает он со сдавленным смешком.

— О… — выдыхаю тихо. — Обычно ты не говоришь девушкам приятности?

— Обычно подобную хрень несут они.

— Пока ты затаскиваешь их за волосы в свою постель?

Раневский прищуривается и чуть отстраняет меня за волосы.

— Типо того, — воркует он.

— А после ты их так же выкидываешь прочь? — ехидно предполагаю.

— Они знают, на что идут, — предупреждающе говорит он.

Одна его рука по-прежнему в моих волосах, а второй Ян проскальзывает в разрез юбки и обхватывает мое бедро.

Дергает меня на себя, будто хочет прижать еще ближе, но ближе уже некуда.