– О покойниках либо хорошо, либо нечего, – произнёс Элар, хмуро посмотрев на Бро. – Или ТВОЯ мама придерживалась другого мнения?

Свою маму Бро, как и я, не помнила, ибо та умерла вскоре после родов – неудачное кесарево сечение, – отец свою половинку пережил не на много. Восьмилетие Брошка отмечала уже в Интернате. В нашем, родном.

– Ну, а что? – говаривала она, плетя косы из моих невозможных кудряшек. – Иные родители мечтают, чтоба дочь пошла по их стопам. А так как родителем мне стал Интернат, по его стопам я и пойду… Но ты, Сливка, если навостришь лыжи в пед, получишь от меня ремня. Прямо по розовой попе.

Но это тогда было, а сейчас, после слов Элара, Бро побледнела и с виноватым видом извинилась:

– Прости. Я хотела тебя ранить, но не таким образом. Прости.

Элар скривился и что-то прошептал себе по нос. Я не расслышала, что, но если учесть, что браслет на его руке замигал всеми цветами радуги, это явно было что-то ругательное.

– Мы болтать будем или всё же летим на Славную? – рыкнул он, поймав мой сочувственный – вот же я дура! – взгляд.

– На Славную? – икнула Бро. – Летим?

И тут я вспомнила, что мы даже в Рим на автобусе ездили, потому-что кое-кто боится летать. А уж если Брошка поймёт, что лететь придётся в гробу без крышки… Боюсь, мы никогда не расплатимся.

– Товарищ дюк, – ляпнула я, зачем-то обозвав дюка товарищем, – когда говорил «летим», имел в виду «идём очень быстро». А Славная – это, по ходу, так называется улица, на которой мы теперь живём. Ага?

– Ага, – язвительно согласился товарищ дюк, – уж так полетим, так полетим прямо на улицу… Ласточки так не летают. Всего ж два километра над уровнем моря… Для беременной болтушки как пальцем об асфальт.

Бро скрипнула зубами, а потом объявила:

– Некоторые хураторы такие пипидастры, оказывается, что у меня снова токсикоз открывается. Но я ж не мужик! – Она картинно сплюнула под ноги. – У меня есть яйца и я умею ими пользоваться, в смысле, терпеть. Поэтому «вези меня, олень, в свою страну оленью». А я глаза зажмурю и рот ладошкой прикрою, чтоб не заблевать твой ковёр-самолёт.

– МАГОЛЁТ!! – прорычал Элар, но мы с Брошкой лишь снисходительно улыбнулись этому «оленю». – И если хоть одна из вас скажет хоть слово… Самым дорогим клянусь, скину обеих прямо в море!

Мы с Бро синхронно подняли руки вверх. Как немцы в старом советском кино, но когда летающий гроб поднялся в небо, так высоко, что стало видно и море, и храм, на крыше которого красовался ослепительным мрамором Посейдон, Брошка упрямо и, что главное, громко, прошептала:

– Скала, а не мужик! И не боится же собственными яйцами клясться… Нет, кроме шуток, Сливка, скала…

Глаз она при этих словах не открывала. Кроме того, обеими руками держалась за меня. Но выражение лица у неё было такое, что мне сразу вспомнился ста-аренький анекдот. Ну, помните, когда менты (пардон, копы) на демонстрации задержали глухонемого? Не помните? Я тогда расскажу. На суде прокурор спрашивает потом, мол, в чём вина задержанного? А ему отвечают, что тот отчаянно матерился во время задержания. «Да как? – возмущается адвокат. – Обвиняемый же глух и нем?!» На что ему отвечают: «А чего тогда, когда его задерживали, плевался с таким агрессивным видом?»

Но Элар лишь косым взглядом скользнул по нашему «агрессивному виду» и ни слова не сказал. Предупредил только напоследок, когда высаживал нас перед воротами, возле которых уныло бдели два типа-римских легионера:

– Встреча с Камнем завтра в восемь. В семь сорок за вами зайду. Уж не проспите, будьте любезны, если не хотите пойти на это свидание в том, в чём я вас застану.