— Валери, — ласково говорит Фай, обхватывая мое лицо сухонькими ладошками. Она лишь единожды стрельнула глазами в Эперхарта, а вопросов задавать не стала. Мои благодарности. — Как я рада тебя видеть.

— Фай, — обнимаю я женщину в ответ. — Я здесь по работе. Фай, моя няня. Мистер Эперхарт, я на него работаю.

Глаза нянечки ожидаемо скользят к моему кольцу. Еще раз, Фай мусульманка, и для нее сложно воспринимается тот факт, что я прилетела через полмира с мужчиной, который является мне, по сути, никем. Впрочем, может, я тоже в какой-то степени мусульманка, раз мой мозг отказывается понимать, как это Эперхарт все время рядом, но — нельзя. Ох.

— Приятно познакомиться, — вежливо говорит босс. — Я отойду переговорить.

Он действительно уходит, оставив нас с Фай наедине. Это крайне тактично. Припомнив историю наших взаимоотношений, я не без грусти отмечаю, что Эперхарт в мою жизнь не лез и раньше. Он не спрашивает меня о матери, о Клинте, о Фай… Ему это неинтересно, а общие биографические сведения он нашел обо мне во время приема на работу. Вот еще одна причина, по которой мне не следует увлекаться этим человеком: я достойна его внимания исключительно как сексуальный объект. А у меня вся жизнь из-за него грозит рассыпаться…

Я рассказываю Фай о последних днях мамы, заливаясь слезами. А если кому-то не нравится зрелище заплаканной женщины, то пусть не лезет со своим «Я вас провожу». Мне бы, наверное, следовало утешать Фай, ведь это для нее мой рассказ в новинку, а они с моей мамой были близки на протяжении многих лет, но выходит ровно наоборот. И в какой-то момент меня прорывает на откровенность о том, что у меня остался только Клинт, которого так страшно потерять, но что-то идет не так, что-то не складывается, как я ни стараюсь. Быть может, надо стараться больше… И тут Фай меня останавливает простейшими словами:

— В отношениях двое, девочка. Если один отвернулся, значит, что-то не так с обоими.

От ее лаконичной мудрости я всхлипываю в голос. Мне так хочется поверить опыту нянечки и переложить на Клинта хотя бы часть ответственности за свое случившееся безумие, но разве все не было хорошо до переезда на остров? Разве любимый человек не помогал мне, не поддерживал в болезни мамы и потом? Разве я бы не заметила неправильность в наших отношениях? Мы ведь были по-настоящему счастливы! Это я во всем виновата. Я неблагодарная.

И, получается, воспользовалась Фай как жилеткой вместо того, чтобы приятно провести время в теплых воспоминаниях о маме. От этого еще хуже. Сама от себя не ожидала, что так расклеюсь.

— Плачете из-за матери? — уточняет Эперхарт, прежде чем отконвоировать меня обратно в отель.

Ох, как же надоело лгать.

— Да.

В последнее утро перед отлетом мы поднимаемся на «Бурдж-Халифу». Я собиралась ограничиться чем-то поскромнее, но Эперхарт посмотрел на меня как на сумасшедшую и объявил:

— Приедете вы к своему Клинту и скажете: «Я побывала на смотровой площадке «Дубай Фрэйм», посмотрела на «Бурдж-Халифу» из окошек. Представляешь, а там смотрят вниз с высоты пятьсот пятьдесят пять метров, в том числе и на нас!» А он ответит: «Классно, в следующий раз там побываешь». Не лучше ли сразу забраться туда, где мечтают побывать все? Занижать ожидания нужно тоже с умом!

В ответ я спросила, побывал ли уже Эперхарт с такими убеждениями на Эвересте, и получила в ответ, что плохо его слушала: он ненавидит холод и ни за что в здравом уме высоко в горы не сунется.

Теперь, глядя на Дубай с самой высокой доступной простому обывателю точки, я вынуждена признать: что-то в этом есть. Сказать кому-нибудь, что забиралась на самую высокую площадку планеты, а в ответ получить признание, что этот кто-нибудь тоже хочет. Потому что все хотят именно туда, а про тот же «Дубай Фрэйм» не факт, что слышали. Потому что победители есть победители: их любят. Я, конечно же, о самом высоком здании, а не о нас, забравшихся на него лифтом за сумасшедшие деньги. И уж точно не о Райане Эперхарте — моем болезненном увлечении.