Но тут мужчина в желтых трусах заезжает волосатому прямо в глаз.

Ма стонет, как будто он ударил ее.

– Мы что, так и будем это смотреть?

Я говорю ей:

– Через минуту приедет полиция со своей этой виий-а, виий-а, виий-а и отведет этих плохих парней в тюрьму.

– Но ведь это же бокс… грубый, но все-таки спорт, и боксерам разрешают драться, если они надевают специальные перчатки. Все, время закончилось.

– Давай поиграем в попугая, для пополнения моего словарного запаса.

– Хорошо.

Ма подходит и переключает телевизор на планету красной кареты, где женщина со взбитыми волосами, играющая роль босса, задает людям вопросы, а сотни других людей хлопают в ладоши. Я напряженно вслушиваюсь, как женщина разговаривает с одноногим мужчиной; я думаю, он потерял ногу на войне.

– Попугай! – кричит Ма и выключает звук.

– «Я думаю, наиболее мучительным аспектом для всех наших зрителей является то, что вам пришлось пережить, – это как раз больше всего трогает…» – повторяю я слова ведущей.

– У тебя хорошее произношение, – говорит Ма и поясняет: – «Мучительный» значит грустный.

– Давай еще раз.

– То же самое шоу?

– Нет, другое.

Она включает новости, понять которые еще труднее.

– Попугай! – Она снова выключает звук.

– «А со всеми этими дебатами о лейблах, которые следуют сразу же за реформой здравоохранения, не забывая, конечно, о середине срока…»

– Больше ничего не запомнил? – спрашивает Ма. – Тем не менее ты хорошо справился. Только там было не слово «лейблы», а «трудовое законодательство».

– Какая разница?

– Лейбл – это этикетка на помидорах, а трудовое законодательство…

Я громко зеваю.

– Ну, это не важно. – Ма улыбается и выключает телевизор.

Я ненавижу, когда картинка исчезает и экран снова становится серым. В эту минуту мне всегда хочется плакать. Я забираюсь на мамины колени. Она сидит в кресле-качалке, и наши ноги переплетаются. Ма – колдунья, превратившаяся в огромное головоногое, а я – принц Джекер-Джек, который в конце концов убегает от нее. Мы щекочем друг друга, потом Ма подбрасывает меня на ноге, а под конец мы изображаем острые тени на стене, у которой стоит кровать.

После этого я предлагаю поиграть в кролика Джекер-Джека, который всегда ловко обманывает братца Лиса. Он ложится на дорогу, делая вид, что умер, а братец Лис обнюхивает его и говорит:

– Не буду я тащить его домой, он слишком дурно пахнет… – Ма обнюхивает меня с ног до головы, строя уморительные гримасы, а я изо всех сил сдерживаю смех, чтобы братец Лис не догадался, что я живой. Но мне никогда не удается этого сделать – в конце концов я заливаюсь смехом.

Я прошу маму спеть смешную песенку, и она начинает:

– Червяк вползает, выползает…

– Тебя он смело поедает, – продолжаю я.

– Он ест твой нос, он ест твой глаз. И на ногах меж пальцев – грязь.

Потом, лежа на кровати, я принимаюсь сосать, но мой рот скоро засыпает. Ма относит меня в шкаф и укутывает по шею в одеяло, но я высвобождаюсь из него. Мои пальцы отстукивают ритм по красному концу одеяла. В эту минуту раздается бип-бип — это дверь. Ма подскакивает и ойкает, – наверное, она ударилась головой. Она плотно закрывает дверцы шкафа.

В комнату врывается холодный воздух, я думаю, что это воздух из открытого космоса и пахнет он замечательно. Дверь издает звук бамп, значит, Старый Ник уже вошел. Сон с меня как рукой снимает. Я встаю на колени и смотрю в щелочку, но вижу только комод, ванну и еще круглый краешек стола.

– Похоже, что-то вкусное, – раздается низкий голос Старого Ника.

– А, это остатки праздничного пирога, – отвечает Ма.