― Я оставила записку, ― предпринимаю попытку пробраться к лифту, но меня требовательно тормозят вытянутой рукой.

― Стоять.

― Дань...

― Рот закрой.

Не, ну это уже слишком.

― А ты не офигел часом!?

― Рот закрой, сказал. Отвечать будешь, когда я скажу, ― с воплями на весь этаж и априори бесполезным сопротивлением из-за неравных весовых категорий, оказываюсь бесцеремонно затолкнута обратно в квартиру.

Небрежно, грубо, с нескрываемым раздражением. Затолкнута, приподнята за локти, когда стало понятно, что сама идти я отказываюсь, и оттащена обратно в комнату, где не особо нежно меня сбрасывают на кровать.

― Нельзя же так... ― начинаю было, но замолкаю, потому что в пустоту качать права всё равно бессмысленно.

Шмелёв ушёл. За псом. И, судя по звуку, за чемоданом. Хлопнула дверь. Послышался лай и топот довольных лап, несущихся на кухню.

Почти сразу Даня снова появляется передо мной, читая ту самую записку, оставленную на тумбе в коридоре. Нового он там, судя по всему, ничего не находит, поэтому равнодушно комкает и швыряет ту под ноги, хмуро подняв голову на меня.

― Ну а теперь милости прошу, вещай: какая муха и за какое место тебя укусила?

Я уже не валяюсь, а сижу на краешке, но это доминантное разглядывания меня сверху вниз всё равно действует на нервы.

Не придумав ничего лучше, демонстративно отворачиваюсь. И молчу.

― Аллё, Горошек? ― слышу, как призывно щёлкают пальцами, но не реагирую. ― У тебя серные пробки в ушах? Спрашиваю: какого хрена творится?!

Молчу.

― Я, бл, со стеной разговариваю или что?

Упрямо молчу, сдерживая поступающее пощипывание в глазах. Самое неподходящее время, конечно, блин выбрано для слёз, но это уже не поддаётся контролю.

Меня накрывает тень ― это Даня присаживается на корточки напротив, больно стискивая подбородок пальцами и насильно разворачивая моё лицо к себе.

― Отвечаю, ты меня до греха рано или... ― осекаются, озадаченно разглядывая влажный след на моей щеке. ― Мелкая, ты издеваешься?! Ревёшь-то ты чего?

Всё ещё молчу. Потому что если открою рот, то начнётся потоп. Я и так, кажется, на грани истерики. Поэтому и хотела уйти тихо. Без всего... этого.

― Мать твою-ю... ― Дани обречённо прикрывает глаза, соприкасаясь нашими лбами. ― Это такое ПМС у тебя, надеюсь? Потому что иначе я точно нахрен вздёрнусь, ― всё что могу ― это тихонько всхлипнуть. ― Хорош, серьёзно говорю. Завязывай, ― какой там завязывай, если у меня изнутри разрывает. Плечи трясутся, в носу сдавленность. ― Бл. Так, всё, ― подскакивают обратно на ноги, теряясь. Женские слёзы то ещё средство массового поражения. Не все знают, что с ними делать и как воспринимать. ― Успокаивайся, тогда и поговорим.

Уходит!

Нет, ну вы посмотрите на него ― просто уходит!

Довёл до ручки и в кусты!

Не отдавая себя отчёта, стаскиваю с ноги ботинок и со всей дури швыряю ему в спину.

Промазать с трёх шагов сложно.

― Сумасшедшее создание, ты совсем оху... ― на второй ботинок уже срабатывает реакция. Шмелёв вовремя пригибается и снаряд проносится над его головой. ― Саня, чтоб тебя! Я тебя сейчас отлуп... ― вскочив, замахиваюсь на него, но кисть без труда перехватывают в полёте, вопросительно выгибая бровь.

Во всём нём, в каждом его движении и мимике, сквозит непонимание, а у меня зубы только что не крошатся. Настолько крепко их стискиваю.

От злости.

То ли на себя, то ли на него, то ли... да на всё.

― Что сложного просто дать мне уйти?? ― бросаю с досадой, пытаясь вырвать запястье, но его держат крепко. Стискивая до потенциальных синяков. ― Всем же будет только легче!