― Ты подменяешь понятия, ― не выдерживают. ― Танцовщица и проститутка ― разные вещи.

Замечание лишь вызывает у меня смех. Наивная.

― О, тут ты глубоко заблуждаешься, Сань. В половине случаев это одно и тоже. И можешь меня даже не переубеждать.

― Не стану и пытаться. Лучше ответь: откуда ты узнал адрес?

― О, это была самая тяжёлая задачка на дедукцию, ― усмехаюсь, вслепую нашаривая в "кармане" кресла бейсболку и бросая ей на колени.

Самую обычную, чёрную. Всё бы ничего, если бы не вышитый логотип бара. Подобные заведения любят штамповать подобный личный мерч, чтобы срубить ещё больше бабла на клиентах.

― Значит, устраивал в моих вещах шмон?!

― Не пришлось. Скажи спасибо своему Анубису. Еле отвоевал у него цацку.

Причём доказательство этого можно прекрасно углядеть на погрызанном козырьке.

― Прекрасно. И что дальше? Ор, скандал, ультиматумы, запреты?

― А есть смысл? Ты со дня приезда упорно делаешь всё с точностью да наоборот. О чём бы я не попросил.

― Попросил? Ты снова экстраполируешь.

― Ого. Какие слова ты знаешь. Этому учат на курсах юных стриптизёрш?

Мне сейчас кулаком в висок с разворота заедут, отвечаю.

Нет. Сдерживается. Вместо этого теперь уже очевидно включает молчанку, потому что до самого дома не пророняет больше ни звука.

Что ж, оно и к лучшему. Есть время поразмышлять, так как я пока не особо понимаю: что делать и как реагировать. И больше всего бесит как раз то, что по идее это вообще не моего ума дела, вот только...

Всё упирается в одно и тоже: я за неё в ответе.

Хочу я того или нет.

Выгружаемся у подъезда, окрашенного оранжевыми отблесками фонарей. Так же молча поднимаемся на лифте и так же молча заходим в квартиру

Я поворачиваю в сторону кухни, она ― к себе в комнату, к услышавшей нас псине. Та, то и гляди, на радостях дверь насквозь сейчас продерёт. То ещё разрушительное чудовище. Уже все углы в доме погрызла.

― И куда ты опять собралась? ― высовываюсь в коридор, уловив шорохи.

Саша снова обута. Стоит, накинув джинсовку, и с поводком. Ловит довольную морду, нарезающую вокруг неё круги. Вот-вот обоссытся от радости, как пить дать.

Тоже мне, грозный охотник.

― На прогулку, не очевидно?

Ну, да. Хрупкая девочка, шатающаяся по улице в три утра с доберманом-пацифистом ― что может быть безопаснее?

― Кстати, об этом. Я вроде давал установку: один день на перекантовку. Здесь моё слово тоже ничего не значит?

― Я развесила объявления.

― И? Меня это должно успокоить?

― А я что должна сделать? ― взрывается Саша, повышая голос. ― Выкинуть его на помойку? Потерпишь. Не устраивает ― мы завтра же съедем.

― Куда?

― Да куда угодно! На вокзале лучше буду жить, чем отчитываться за каждый шаг и выслушивать бесконечные оскорбления. Достал.

Приехали.

― Ты когда зверинчик успела принять, малявка? Кто тебя оскорбляет-то? ― подхожу к ней, обшаривая карманы джинсовки.

― Что ты делаешь? ― с досадой наблюдают, как телефон, уже достаточно старой модели, но отлично сохранившийся, откладывается на тумбу. Стягиваю с неё верх, забираю поводок и, чуть оторвав от пола, уношу в ванную. ― Даня, что ты... Ааа! ― взвизгивают, когда душевая лейка выплёвывает полый напор прямо ей на голову.

― Остудись. И смой с себя шалашовские блёстки. А когда помоешься и успокоишься, договорим спокойно. Лады?

Горошек стоит и буквально обтекает, вымокая за секунды. Обтекает и закипает. Закипает и...

Не пойму. Не улавливаю эмоцию.

Это разочарование?

― Это никогда не изменится, да? ― тихо спрашивают.

― Что?

― Твоё ко мне отношение. Малявка. Глупая, наивная, не самостоятельная. Ребёнок.