ЛАРИСА. Пятьдесят граммов, только молдавского, он помягче.

ФИГУРА. А то могу «Реми-Мартен». Или «Болс», он сладкий.

ЛАРИСА. Тогда – «Болс». Завязываешь, что ли?

ФИГУРА. Это же черт знает до чего можно допиться. Сигареты есть?

ЛАРИСА. На. И пойди умойся, а я чай поставлю.

Фигура с сигаретой побрела в ванную. Лариса отправилась не кухню хозяйничать. После дежурства ей хотелось есть. Но хлеб был тверже гранита. Возмечтав о жареной картошке, Лариса открыла дверь кладовки.

Тут ей потребовались все ее душевные силы, чтобы удержать в горле визг: на подвесной полке паслись две белые мышки.

От пятидесяти граммов «Болса» такое привидеться не могло.

Протянув трепещущую руку, Лариса схватила корзинку с картошкой. Дверь сама собой захлопнулась.

Обыкновенные мыши ее бы не удивили. Но гнездо мышей-альбиносов?… Оставалось предположить, что белая горячка, она же – делириум тременс, отныне – хвороба заразная…

В ужасе перебирая варианты, Лариса принялась чистить картошку. В дверях ванной появилась тем временем преобразившаяся фигура.

Перед Ларисой стояла с расческой в руке молодая очаровательная, хотя и бледная после коньячных и прочих подвигов, женщина в одних трусиках. Ее длинные темно-каштановые волосы с золотой искрой падали вдоль спины, и оканчивалось их пушистое облако, немного не доходя до подколенок.

ЛАРИСА. Есть прогресс. Оденься, Ника, замерзнешь.

НИКА. Зажги еще одну горелку. В зеркале-то я чего увидела – ба-а-тюшки! То ли желтушница сорокалетняя, то ли жертва морской болезни…

ЛАРИСА. Береги рожу – это у тебя орудие производства!

Из этого совсем не следовало, что Ника, боже упаси, продает свою красоту за наличный расчет! Просто в некоторых профессиях внешность играет важную роль. Ника – певица. И ее судьба в чем-то параллельна Ларисиной судьбе. В консерватории считалась перспективной. Потом – катаклизм в личной жизни. Очнулась солисткой второразрядного ансамбля в приличном ресторане. Очухалась, привыкла и убедила себя, что вполне довольна.

Подруги сели за стол. Уплетая картошку, Лариса поглядывала на сотрапезницу и все больше убеждалась в верности безумного плана. Ведь Ника была-таки хороша! А с загулом ситуация вышла такая – положились друг на дружку шальные деньги за какие-то левые концерты, скандальчик с руководителем ансамбля, именины очередного возлюбленного и еще что-то. Белые мышки явились вовремя…

За сковородкой Лариса изложила Нике последние события и даже поведала о своем ночном видении – на уровне сна, конечно, о помощи же покамест не просила.

НИКА. Ясно. Одно удивительно – как это тебе раньше не приснилось.

ЛАРИСА. Все так дико совпало…

НИКА. Да, такие вот совпадения и гонят нас на Карнавал.

ЛАРИСА. Но что же это такое – Карнавал? Ты знаешь?

НИКА. Кажется, уже знаю. Очень удобная штука, между прочим. Все красивые женщины – Коломбины, все мужчины – Арлекины, и никаких проблем.

ЛАРИСА. И все любят всех, что ли? Попахивает бредом…

НИКА. Да нет же! Карнавал – это возвращение к истокам, к исходной правде, понимаешь? Это когда женщина женственна, а мужчина – мужествен, только и всего. Это когда у женщин все женские привилегии, понимаешь? Не понимаешь…

ЛАРИСА. И ты хочешь сказать, что сама выбрала Карнавал, и у тебя есть все эти привилегии?

НИКА. Не веришь? Убедишься!

Она выскочила из кухни и вновь возникла с вешалкой в победно поднятой руке. На вешалке висели черный корсаж с красными шариками и юбка в ромбах.

НИКА. Треуголка в коробке на шкафу, а туфли в ящике. Показать?

ЛАРИСА. Не надо. Красные башмачки с пряжками.

Подруги замолчали. Ника заговорила первая. Ее голос был глуховатым и далеким, когда она, положив пестрое коломбинское имущество на колени Ларисе, завела такую речь.