…Покидая мастерскую, мисс Данбар заприметила бумажный самолётик, валяющийся у самых дверей. Не ожидая от себя такой находчивости, она ловко и незаметно для окружающих толкнула его мыском туфли за порог, а потом, когда дверь за ней закрылась, тихо, на цыпочках, морщась от боли в ступнях, вернулась и подобрала его. Доковыляла до окна, развернула на подоконнике, расправила бумагу по сгибам сжатой в кулак ладонью.

Художник, пожелавший сохранить анонимность (хотя подозрение появилось сразу же: Сэнди Фрост, Донкастер, десяти лет от роду, полный пансион за счёт внутреннего фонда, глаза голубые, манеры оставляют желать лучшего), в карикатурной форме изобразил на листе тонкой чертёжной бумаги двоих. Фигурка поменьше была облачена в широкие брюки, а на том месте, где подразумевалось лицо, красовалась подковообразная шкиперская бородка. Вторая фигура возвышалась над первой и размерами превосходила ту вдвое.

Небрежные зигзаги высокого фестончатого воротничка, приплюснутый кругляш узла волос над вытянутой, похожей на кабачок, головой, и тоненький, в одну волнистую линию, пояс ровно посередине прямоугольного силуэта с неправдоподобно широкими плечами. Над рисунком радугой всходила надпись «Чич и Дредноут», а всё свободное пространство было испещрено крестиками, обозначающими поцелуи.

Глаза мисс Данбар вдруг защипало, хотя ничего оскорбительного в рисунке не было. Сэнди Фрост, беззлобный, в сущности, мальчишка, далеко не из худших, какие ей попадались, лишь выразил в доступной ему форме то, что дети всегда ощущают с такой обескураживающей взрослых проницательностью. Однако чем дольше мисс Данбар смотрела на нелепые фигурки, тем сильнее чувствовала себя обманутой. То, что полчаса назад заставило бы её воспарить и над коридорами Сент-Леонардса, и над всем этим бренным миром, теперь вызывало совсем другие чувства.

Ведь что для женщины предложение руки и сердца? Не только возможность иметь собственный дом и пресловутый чайный сервиз, это зримое доказательство свершившегося факта, а также прочное положение в том обществе, в котором нашли тебе место судьба и божий промысел. Прежде всего это свидетельство, что из миллионов женщин на всём земном шаре выбрали именно тебя. С этой минуты ты – Избранная, ты – Единственная. Достойная любви, преданности и покровительства. Особенная.

Мисс Данбар не удержалась и громко шмыгнула носом. Смяла листок сильной ладонью, превратив его в жалкий комочек, и сунула в карман передника. Зашагала, стараясь не морщиться от боли в ногах, по направлению к лестнице, ведущей на третий этаж, а когда оказалась в своей комнате, то достала из-под кровати старые разношенные туфли и долго сидела на краешке постели, уныло глядя в окно, за которым солнце вновь сменилось мелким плачущим дождём.

Клак! Клак! Барахлившая лампа всё никак не хотела включаться, и директрисе Сент-Леонардса пришлось ещё ниже склониться над бумагами, веером разложенными на столе, благо, что все накладные были заполнены яркими чернилами и твёрдой рукой. День, на редкость дождливый даже для Лондона, угасал, и кабинет медленно заполняли густые вечерние тени.

Мисс Гертруду Эппл мало заботил собственный комфорт. Дисциплина, дело и долг – вот что имеет истинное значение в этой жизни. Всякая минута бесценна и должна служить на благо избранной цели, ведь мгновение за мгновением мы неотвратимо приближаемся к краю, и что нас там ожидает, ведомо только Господу. Даже камин по правую руку от стола, за которым она проводила внушительную часть своего рабочего дня, чаще всего оставался холодным, и скромная горстка приготовленного для растопки угля успевала покрыться пылью. Здесь, в кабинете, всё свидетельствовало о равнодушии хозяйки к удобствам и внешнему лоску: и ковёр, чей рисунок воды времени истёрли, искрутили в житейских водоворотах; и мебель, выглядевшая так, словно её купили у разорившегося старьёвщика. Каждый предмет обстановки являл собой зримое подтверждение добродетельной максимы о дочерях, сёстрах и свободе