На подлете к великому и славному Кэймлину ветер свернул на север, прочь от объятого яростным красно-оранжевым пламенем города, питавшего ненасытные тучи клубами черного дыма. В ночной тиши в Андор пришла война, и беженцам еще предстояло узнать, что идут они навстречу опасности. Неудивительно. Опасность была повсюду, и ты так или иначе приближался к ней, если не стоял на месте.

Направляясь на север, ветер миновал людей с погасшим взором, сидевших на обочинах поодиночке или небольшими группами. Некоторые так оголодали, что не могли сидеть, и поэтому лежали, глядя в бурлящее грозовое небо. Другие брели дальше, а куда – и сами не знали. На север, на Последнюю битву, что бы это ни значило. В этих двух словах нет надежды, только смерть, но люди чувствовали, что обязаны быть именно там, на месте Последней битвы.

В вечерней мгле ветер добрался до громадного сборища далеко к северу от Кэймлина. За перелесками начиналось широкое поле, но теперь на нем выросли палатки – ни дать ни взять грибы на гниющем бревне. Десятки тысяч вооруженных людей ждали у костров, в пламени которых быстро исчезали росшие в округе деревья.

Ветер пронесся между ними, обдавая клубами дыма солдатские физиономии, на которых, в отличие от лиц беженцев, читалось не отчаяние, а благоговейный страх. Эти люди видели хворую землю, чувствовали гнет нависающих туч и понимали, что мир умирает. Они смотрели, как огонь пожирает дрова, уголек за угольком, и то, что некогда было живым, обращается в прах.

Бойцы одного из отрядов осматривали доспехи, на совесть смазанные маслом, но все равно начавшие ржаветь. Набирали воду айильцы в белых одеждах – бывшие воины, ныне отказавшиеся брать в руки оружие, несмотря на искупленный тох. Кучка перепуганных слуг, уверенных, что завтра грянет война между Белой Башней и Драконом Возрожденным, раскладывали припасы в дрожавших на ветру палатках.

В ночи мужчины и женщины нашептывали слова истины. «Конец близок. Мир обречен. Приходит конец всему сущему. Конец близок».

И тут кто-то громко рассмеялся.

Из большого шатра в центре лагеря лился теплый свет, выплескиваясь из-за поднятого входного клапана и вырываясь из-под парусиновых стенок.

А в этом шатре хохотал, запрокинув голову, Ранд ал’Тор – Дракон Возрожденный.

– И что она сделала? – отсмеявшись, спросил он и налил два кубка красного вина – один себе, другой Перрину, которого этот вопрос вогнал в краску.

«Он заматерел, – подумал Ранд, – но каким-то образом не утратил частицу присущей ему скромности». Настоящее чудо, вроде жемчужины, найденной в брюхе у форели. Перрин был могуч, но эта мощь не сломила его.

– Ну, – ответил кузнец, – ты же знаешь, какова наша Марин. Даже на Кенна смотрит так, будто он мальчишка, нуждающийся в материнской заботе. Когда она увидела меня и Фэйли на полу, будто двух бестолковых подростков… Наверное, она не знала, что делать – то ли смеяться, то ли отправить нас на кухню мыть посуду. Поодиночке, чтобы не наделали глупостей.

Ранд с улыбкой представил эту картину. Перрин – здоровенный, крепкий Перрин – настолько слаб, что едва ходит. Какой нелепый образ! Ранд предположил бы, что друг преувеличивает, но за Перрином такое не водилось. Он всегда говорил только правду. Как странно, он изменился так, что не узнать, но нутро осталось прежним. Удивительное дело.

– Как бы то ни было, – продолжил Перрин, отхлебнув вина, – Фэйли помогла мне встать, усадила на коня, и мы с важным видом стали гарцевать туда-сюда. Я, считай, пальцем о палец не ударил. Сражались другие, а я и чашку бы не смог ко рту поднести. – Он умолк. Взгляд золотистых глаз устремился куда-то вдаль. – На твоем месте я бы гордился ими, Ранд. Без Даннила, без твоего отца и отца Мэта, безо всех этих людей я не сделал бы и половины – нет, даже десятой части – того, что сделано.