Подошел Гэйбон. Талманес почти ничего не слышал, и голос гвардейца показался ему шепотом.

– Эти стены простояли сотни лет. Бедный город. Бедный мой город…

– Он больше не твой. – Глядя на захваченную троллоками стену, Талманес решительно поднял разгоревшийся факел. За спиной у него пылал Кэймлин. – Теперь он принадлежит им.

С этими словами он опустил факел, описав во тьме алую дугу. По этому его сигналу над площадью разнесся рев драконов.

Троллоков – кого целым, кого разорвав на части – разметало во все стороны. Стена под ними разлетелась на куски, словно башенка из детских кубиков, по которой ударили ногой с разбегу. Талманес покачнулся. В глазах у него потемнело, но он успел увидеть, как осыпаются наружу камни. Затем он лишился чувств и упал, и могло показаться, что земля содрогнулась под тяжестью его тела.

Вращается Колесо Времени, эпохи приходят и уходят, оставляя в наследство воспоминания, которые становятся легендой. Легенда тускнеет, превращаясь в миф, и даже миф оказывается давно забыт, когда эпоха, что породила его, приходит вновь. В эпоху, называемую Третьей, в эпоху, которая еще будет, в эпоху, которая давно миновала, над Горами тумана поднялся ветер. Не был ветер началом. Нет ни начала, ни конца оборотам Колеса Времени. Но это было началом.

На восток ветер дул, спускаясь с величественных гор, миновал бесплодные холмы и оказался в месте, известном под названием Западный лес, в прошлом густо поросшем соснами и болотными миртами. Однако не нашел здесь почти ничего, кроме неопрятного густого подлеска – повсюду, но не вокруг редких высоких дубов. Судя по отслоившейся коре и поникшим сучьям, этих великанов поразила какая-то болезнь. В других же местах опавшие сосновые иглы покрывали землю бурым одеялом, а иссохшие голые ветви не давали почек.

На северо-восток повернул ветер. На пути у него похрустывал и потрескивал подлесок. Была ночь, и по лесному перегною, тщетно выискивая добычу или падаль, сновали костлявые лисицы. Ни весеннего пения птиц, ни – что важнее – волчьего воя.

Покинув безмолвный Западный лес, ветер пронесся над Таренским Перевозом – вернее, над тем, что от него осталось. Городок с мощеной улицей и высокими зданиями на фундаментах из краснокамня стоял на границе области, известной под названием Двуречье, и по местным меркам считался очень красивым.

Теперь же черные развалины давно перестали дымить, и от городка почти ничего не осталось. Одичавшие псы рылись в мусоре и в грудах обломков – вдруг найдется какое-нибудь мясо? – и провожали ветер голодными глазами.

Тот свернул на восток и пересек реку, за которой, несмотря на поздний час, по длинному тракту от Байрлона к Беломостью брели разрозненные группы понурых обездоленных созданий с факелами в руках. Некоторые, судя по коже цвета меди, были доманийцами, чьи изношенные одежды рассказывали печальную историю о голодном переходе через горы. Другие же пришли из совсем уж дальних краев: тарабонцы – испуганные глаза над грязной вуалью – и фермеры из северного Гэалдана со своими женами. До всех доходили слухи, что там, в Андоре, есть еда – и еще в Андоре есть надежда.

Сейчас у этих людей не было ни того ни другого.

На восток летел ветер, вдоль реки, что вилась меж оставшихся без урожая ферм, высохших пастбищ и бесплодных фруктовых садов.

Брошенные села. Деревья как обглоданные кости. На этих ветвях нередко собиралось воронье, – бывало, в жухлой траве проскальзывал тощий кролик, а то и дичь покрупнее. И над всей землей довлели вездесущие грозовые тучи, и непросто было разобрать, день сейчас или ночь.