Но он потерпит, он мужик. Девчонке, спасшей ему жизнь, помощь требовалась гораздо сильнее.

– Сейчас-сейчас, погоди, – успокаивающе бормотал он, втирая мазь в обожжённые ладошки и запястья, с которых никуда не делись следы от верёвки. Тщательно замотал их тряпицами – так, чтобы повязка не свалилась и при этом не сковывала движений. – У меня средство хорошее, сам готовил. К утру станет легче.

– Хороший вы, Иван Кузьмич. Добрый, – вдруг шепнула тихонько Марьяшка. – Я таких добрых и не видела. Меня так, как вы, никто никогда не жалел…

И вдруг уткнулась носом ему в плечо и разревелась во весь голос.

– Ну чего ты, ну чего?.. – аж растерялся он. Плачущих женщин он утешать не умел, как и детей. И непонятно, кто сама Марьяшка – по возрасту уже почти баба, а по поведению дитя дитём! Поэтому принялся просто осторожно поглаживать её по встрёпанной макушке. – Ну полно тебе. Спаслись же, всё получилось! А русалки сгинули, чтоб им в ад провалиться…

– Не надо! – вдруг вскинулась Марьяшка. – Не проклинайте их, они же… Не виноваты, что такие! Думаете, если они мертвячки и нечисть, так сочувствия недостойны?

– Это как? – опешил Иван. – Они ж того… Сами утопились. Ну, так в бабкиных сказках говорится…

– А вы думаете, бабы да девки по доброй воле топятся? – Марьяшка вдруг взглянула на него сквозь слёзы со странным прищуром, в котором одновременно сквозили и горечь, и насмешка. – Или, по-вашему, они такими дурами были, что прямо мечтали с жизнью распрощаться?

Иван ссутулил плечи.

– Не знаю, Марьяна, – честно сказал он. – Я уж вообще ничего теперь не знаю.

– Ни одна живая душа не хочет умереть без причины, Иван Кузьмич, – девка опустила взгляд и продолжала бормотать сквозь слёзы. – Если кто-то и прощается с жизнью, значит, жизнь ту невозможно было вынести. И они, конечно, страшный грех совершили, да только одному Богу их судить, не людям. А от русалок можно откупиться, оставить одежонку на берегу или гребешок… Они хоть и мёртвые, а всё равно ж девицы. А топят других от обиды да зависти. Думаете, легко влачить такое существование? Только по ночам из речки высовываться, потому что дневное светило жжёт? А на дне только раки да утопленники, да рыбы глупые? А душа их в это время, знаете, где?

Не дождавшись ответа, всхлипнула.

– Вот и я не знаю, Иван Кузьмич. Но в одном уверена – несчастные они, потому и злые.

Иван почесал затылок. На практике в госпитале наставники рекомендовали не спорить с умалишёнными, а ничем иным, как помешательством или душевным расстройством, он Марьяшкин монолог ещё час назад сам себе бы не объяснил.

Но теперь… Лишь проворчал в ответ.

– А ты, Марьяна, слишком уж добрая. Как ты дожила только до своих лет?

– Вот так и дожила, – выставила она перед собой забинтованные руки.

Иван в очередной раз не нашёлся, что сказать.

Поэтому просто тихонечко вздохнул и начал собирать вещи. Оставаться рядом с речкой и лесом в Купальскую ночь (а в народных поверьях он теперь на всякий случай решил не сомневаться) было слишком рискованно, надо дойти хоть до Пашниного луга. А там уж можно и заночевать. Вдруг и впрямь повезёт встретить загонщиков или пастухов? В компании с мужиками и от мертвячек обороняться легче.

Вышли они из лесу, когда по ощущениям минула полночь. Дорога резко вильнула вправо и расстелилась рушником через огромную равнину, поросшую мятликом да одуванчиками. Как назло, ни огонька впереди. Иван знал, что до Николаевки оставалось вёрст пять, но сил идти у него уже не было. Да и Марьяна в тусклом ночном мраке, что наползал на луг со всех сторон, выглядела очень уж усталой и бледной.