Щурясь от солнца, пошли по дороге к соседней деревушке, Гумнову да, не доходя, свернули к лугам, к березовой рощице, что белела стволами на вершине холма – немало из-за той рощицы пришлось поспорить с монастырем, ну да ничего, отспорили.

Было тепло, но не жарко, благодаря ветерку, тянувшему с реки прохладу. По ярко-голубому небу медленно ползли белые облака, а желтые одуванчики казались маленькими притаившимся в густой зеленой траве солнышками. Внизу расплавленным золотом сверкала река.

– Купаться не буду, холодновато, – потрогав босой ногой воду, Евдокся фыркнула.

– Как знаешь, – Иван быстро расстелил рогожку. – А я вот искупнусь.

Он бросился в воду с разбега, вынырнув, помчал саженками на середину, согреваясь – и впрямь, оказалось прохладно. Зато на берегу! У-у-у…

– Замерз? – Сидя на рогожке в одной рубахе, боярышня аккуратно вытаскивала из котомки еду.

Раничев хохотнул:

– Есть немного. Давай-ка вина!

Оба выпили, закусили телятиной с хлебом. Светило солнце, рядом, в рощице, куковала кукушка, и неутомимо стучал по стволам дятел. По реке медленно плыли струги.

– Хорошо, – Иван оглянулся.

Евдокся уже скинула рубаху и улеглась на живот, подставляя солнышку плечи.

– Эх, краса моя, – Раничев ласково погладил ее по спине, рука его скользнула и дальше, к пупку и груди, а губы покрывали поцелуями шею.

– Люби меня, муж мой, – повернув голову, прошептала боярышня. – Люби прямо здесь…

– И не боишься, что кто-нибудь увидит с реки? – поддел Иван.

Евдокся сверкнула глазами:

– Увидят? Так пусть завидуют!

Иван все-таки решил искупаться еще, даже хотел было лихим наскоком утащить в воду Евдоксю, но не стал, жалко стало – уж слишком хорошо боярышня пригрелась на солнышке, даже задремала.

Раничев осторожно зашел в реку – а вроде бы куда как теплее стало. Может, это подействовало вино? Нет, и в самом деле теплее. Иван прошел чуть дальше, к омутку, и, оттолкнувшись ногами от дна, поплыл.

– Купаешься, боярин-батюшка?

Раничев скосил глаза, увидев у ближнего куста, на спускавшемся к реке мыске, красивую темноволосую девушку со смуглым лицом и насмешливым взглядом – Марфену, которую когда-то выручил из татарского плена. С тех пор Марфена так и прижилась в вотчине, даже вышла замуж за одного из Ивановых оброчников – молодого парня Кузему – которому родила двух детей, но, люди поговаривали – постоянно смотрела на сторону. Только Кузема на оброк, в город – а он выучился горшечному ремеслу, – так Марфена сразу шасть – и на тебе. То с Онфимом-приказчиком ее видели, то с молотобойцем Митяем. Вот и сейчас…

Поклонившись боярину, Марфена, не торопясь, стащила с себя одежду и, покачивая бедрами, медленно вошла в воду. Поплыла, словно бы мимо, затем перевернулась на спину, выставив над кромкой воды упругие полукружья груди, и с вызовом посмотрела на Раничева. Видно, хотела что-то сказать, да помешали – у омутка плеснула волна: кто-то из отроков резво плыл на однодревке, но, узнав купающихся, резко повернул к кустам.

– Как бы Евдоксю не напугал, черт! – в сердцах ругнулся Иван и быстро поплыл к берегу. Марфена проводила его вдруг неожиданно ставшим тоскливым взглядом и тяжко вздохнула.

– Спишь, люба? – Раничев вылез на берег, улегся рядом с супругою на рогожку, прижался к теплому боку.

Боярышня улыбнулась:

– Да не сплю я. Так, вздремнулось просто… Ой, какой ты холодный, словно водяной, брр!

Она прижалась к Ивану, обняла и принялась жарко целовать в губы, так, что…

– Иване Петрович, боярин-батюшка! – послышался из кустов звонкий мальчишеский голос… и тут же осекся. – Ой!