Вдруг захотелось, как герой истерик в старом фильме, схватиться за кудлатую голову и заорать: «Опоили меня! Опоили!»
Да кому оно нужно-то?!
Его властно клонило в сон. Сейчас он спустится в полуподвальный этаж, найдет свою коморку, накинет крючок, и – на боковую. Пусть та жизнь, которая совсем не жизнь, продолжается сама собой, вне его. Можно и совсем не просыпаться
Илья завозился, тяжело поднимаясь с низкой ступеньки, кое-как распрямил трескучие колени, по инерции глянул на стену, даже не глянул – скользнул глазами. Серое небо, отороченное снизу черной зубчатой каймой…
Он чуть не упал, зацепившись за собственную ногу, да так и замер в неудобной позе. За краем стены сверкнуло. И через длинный-длинный миг – еще. Потом еще. Илья встал, покачиваясь в такт толчкам крови. В голове вертелась карусель. Желудок скрутило.
А за стеной между тем всего-навсего пускали ракеты. Обыкновенные! Сигнальные, или какие они бывают. И ведь, наверное, никто больше не видел.
Лучше бы шел, куда собирался. Мысль бешено завертелась, сбивая с ног.
Никакого проявления не было! Его похитили. Похитили? Он что политик, финансист, эстрадная дива? Ну, допустим… но зачем? Эксперимент – в равной степени страшный и странный… завезли черте куда, посадили за стену, сделали жителем города, которого не бывает. А за стеной вон – люди сигнальные ракеты пускают, электричество, цивилизация! Но и спрутица есть. Если допустить…
На этом мысленный паводок иссяк. Вымотанный запредельным усилием, Илья тупо уставился на ступеньки.
Никуда не ходить! Лечь прямо тут и проспать до самой смерти
Он так и поступил, свернулся клубком, подтянув колени к подбородку, подышал на, вмиг озябшие руки, и начал проваливаться в спасительное забытье. Завтра – если оно наступит – он примет, все происшедшее, за мару.
Его тащили. Вокруг было светло. Голова как свинцом набита. И вдруг четко до самого дальнего уголка мозга достал голос:
– Вы, господин Алмазов, не сумлевайтесь, до утра очухается.
– Он мне сейчас нужен. Приведите в себя. И больше никаких снадобий.
Глава 3
Пробуждение оказалось мучительным. Только-только очнулся и сразу понял, делать этого не стоило. Вспышкой заболела голова. Тело растеклось ноющей аморфной массой. В животе ухало. Собрав в кучку все проявления собственной жизни, Илья наконец ощутил себя как единое целое. Полежать бы еще, очухаться. Но в сознание буравчиком ввинтился голос Иосафата:
– Придется за Гаврюшкой в лекарню посылать. А и ни к чему бы. Чего ты, дурень, ему вчера намешал?
– Что дали, то и насыпал, – ответил истеричный голос Ивашки.
– А скока?
– Скока, скока? Все!
– Очумел, лишенец?!
– Я нечаянно.
– Если он помрет, ты на спрос пойдешь.
– Я ж, Иосафат Петрович, как лучше хотел.
– Я гляжу, ты все время как лучше хочешь, а получается, как всегда. Ой, плачут по тебе отряды, не к ночи будь помянуты. Ой, плачут!
– Мне в лекарню бежать?
– Погодим пока. Вроде зашевелился.
Илья будто смотрел в залитый глицерином объектив. Изображение смазывалось по краям, выпячиваясь в середине. Белым непропеченным блином вплыло лицо Иосафата, за ним – блинчиком поменьше – Ивашки.
– Очухался, слава …
– Кому?! – перебил вертухай, но уловить на крамоле хитрого трибунальщика не получилось.
– Слава господину Алмазову, говорю. А ты чего подумал?
– Помстилось, – хмыкнул Ивашка.
– А ведь ты точно на спрос пойдешь. Я тебе то твердо обещаю. Думай теперича, че врать будешь.
– Мне врать нечего. Я приказы исполнял. Как велели, так и делал.
– Ага. Побрыкайся, побрыкайся, крюковское отродье!
– Мне Лаврентий Палыч сказал, чем больше порошка насыплю, тем быстрее дело пойдет.