Черные. Глубокие. Бездонные.

Он стирал, перерисовывал, злился на себя – почему не получается передать ту странную смесь гордости и печали?

«Это не она. Это просто…упражнение», – бормотал он, чувствуя, как сердце бьется чаще.

Ночь тянулась мучительно долго.

Он вскакивал, подходил к окну, вглядывался в темноту – будто надеялся увидеть ее там, среди бараков. Потом снова бросался к рисунку, добавляя штрихи, будто они могли объяснить ему самому, что происходит.

«Я не влюбился. Не мог. Она же…»

Но что-то сжимало грудь – горячее и колючее, как укол совести. Перед рассветом он рухнул на стол, так и не закончив рисунок. Карандаш выскользнул из пальцев.

Во сне ему снились черные глаза, которые смотрели прямо в душу – без страха, без ненависти.

Глава четвёртая

На следующее утро в барак, где находилась Альма, ворвались охранники. Среди них она мгновенно узнала Фридриха – его холодные, звериные глаза пылали немой яростью. Он пристально смотрел на нее, ожидая увидеть страх, дрожь, покорность… Но Альма не опустила взгляд. Вместо этого она спокойно, почти презрительно встретилась с ним взглядом, а затем медленно отвернулась, легкая усмешка скользнула по ее губам.

Фридрих на мгновение оцепенел. Такой реакции он не ожидал.

Последней вошла высокая белокурая девушка в безупречно отглаженной форме – та самая, что Альма заметила на перроне. Ирма Грезе, старшая надзирательница женского лагеря, прошла по центру, оценивающим взглядом, скользя по узницам. Ее резкий, как удар хлыста, голос разрезал тяжелый воздух барака:

– Всем встать! – проскрежетала она. – По одной – на улицу! Быстро!

Женщины начали подниматься со своих мест и выходить на улицу. Альма шла последней.

Она замедлила шаг, остановилась перед Ирмой и тихо спросила:

– Вы ведете нас в газовую камеру?

– На вас у меня приказа нет, – ответила Ирма, и уголки ее губ дрогнули в холодной улыбке. – Вы останетесь здесь. Так распорядилась комендант – Мария Мандель. – Она выдержала паузу, бросая взгляд на уходящих женщин. – А насчет них…я не обязана вам ничего объяснять.

Альма шагнула ближе, пальцы ее вцепились в рукав Ирмы.

– Не лгите, – прошептала она так тихо, что слова почти терялись в гуле шагов. – Вы ведете их на смерть. А меня…меня решили убить иначе. Ведь я из десятого барака. Отсюда не выходят.

Ирма наклонилась, и ее дыхание обожгло ухо Альмы:

– Я сказала правду. Вы остаетесь. Если добровольно откажетесь – применим силу. – Голос ее стал еще тише, почти ласковым. – Личный приказ Мандель: вы будете играть. Для тех, кто придет сюда. Чтобы они…не паниковали. – Она отстранилась, сверкнув глазами. – Сама она не пришла – на построении. Но вы же умная. Не заставляйте меня вас уговаривать.

Альма отпрянула. Выбора не было.

Она вернулась на свое место, опустилась на пол и взяла скрипку. Пальцы сжали гриф так сильно, что побелели костяшки. Глубокий вдох – и она поняла: это скрипка уже стала ее смертным приговором.

Ирма с охранниками вышла на улицу. Женщины из барака стояли, выстроившись в шеренгу, – сгорбленные, с пустыми глазами, но покорные. Тишина была густой, как туман. Пока не заметили, что Альмы среди них нет.

Сначала – шепот. Потом – ропот, как треск сухих веток перед бурей.

– Почему ее оставили?

– Значит, нас – на смерть, а она будет жить?

– За какие заслуги? За скрипку свою?

– Или за то, что кого-то предала?

Голоса звенели ядовито, отчаянно. Кто-то всхлипнул.

Ирма не терпела дисциплинарных нарушений.

– Заткнитесь! – ее крик рванул воздух, как выстрел. Плеть свистнула, рассекая плечо ближайшей узницы. Та вскрикнула, но тут же стиснула зубы.