— И чего надулась? Дуры они, — попробовал утешить сестру Томаш, но та только плечом дернула. Подсыхающая сорочка неприятно стягивала кожу, поочередно вспоминались то наглые глаза бесстыжего элфие, то тяжелый Цветин взгляд. А еще слова, что на торжке слышала, из которых выходило, что из каждого рода с прибывшими уйдет один человек, не старый, но и не ребенок. Отец уже почти в осени, Томаш мал, а ей только в следующее девятидневье, на третейник, восемнадцать будет. И как быть? Если отца возьмут, как они с Томашем тогда? А как не отцу, а ей выпадет? И холодно становилось и страшно, потому что сказали, тарм хаелле, значит, до конца жизни, навсегда.

Вот уже и сад. Томаш снова яблоки ел. Еще живот прихватит, возись с ним потом, но Лорка смолчала. Тягучие мысли возились в голове по кругу снова и снова, и было жаль оставленную у реки опояску.

У плетня за садом стоял отец.

— Эльфьи сказки, что привез, где? — спросил он.

— В сундуке, под исподним, — сказала Лорка и глаза опустила. Опять отберет?

Отец развернулся и быстро пошел к дому, пришлось едва не бежать, чтоб следом успеть, — шаг у охотника был широкий. Но они только-только во двор ступили, и к калитке подошли два Стража. В доспехах и масках, как и в Уложении писано: всякому стражу надлежит безликому быть ибо закон и возмездие лика не имеют.

* * *

Лорка влетела в хату, бросив корзину с бельем в сенцах. Юркнула в комнату, где, отгороженные навесной ширмой, стояли две кровати, ее и Томаша. Была в комнате еще одна, родителей, но как мамы не стало, отец на печь перебрался и в комнату почти не ходил. Было за ширмой два сундука. В одном Лоркино приданое лежало и одежка нарядная к праздникам, в другом нижние рубашки и другое всякое, и Томаша рубашки с портками тут были, пока дите еще. Книжка была под братниными одежками, но Лорка про книжку не вспомнила. Переоделась быстро и косу переплела. Наспех кривовато вышло, да и пусть.

Когда Страж вошел, она уже ждала у порога с ковшиком холодной воды и чистым полотенцем.

Обе двери, что в сенцы, что в хату, были нараспашку, и Лорка видела замершего у крыльца отца и стоящего рядом Томаша. Глаза у брата были круглые, что сливы, и брови задрались, так ему любопытно было. Хорошо, рот не открыл.

— Войди, тин элле, будь гостем сейчас и другом после[6], — сказала Лорка на элфиен’рие и ковшик протянула. Страж, забывшись, куда и зачем пришел, взял, маску приподнял, губами к краю приложился и замер, потрясенный, но уже успевший коснуться поднесенной воды, а потому предостережение, прозвучавшее сзади, опоздало. Теперь он не мог причинить вреда роду, принявшему его в своем доме, ни словом, ни делом.

— Кто тебя научил это сказать! — серебро смотрело на Лорку черными провалами, когтистая латная перчатка сгребла за ворот и приподняла над полом. Это тот, другой, что шел следом. Маска глушила звуки, и голос элфие звучал почти как человеческий. Почти, потому что все внутри онемело, и затылку было холодно, словно в Лоркиной голове копошился кто-то склизкий.

— Отвечай, — и встряхнул. Высокий, плечи широкие. Лорка против него, как мышь была. Она моргнула и попыталась ответить, только из сдавленного воротом горла один сип вышел. Тогда ее отпустили.

Лорка покосилась на первого, того, который воду из ее рук взял. Элфие застыл у распахнутой двери и руку вытянутой держал поперек входа. В сенцах стоял отец с белым лицом, кулаки его были сжаты и вены на шее вздулись, ярился, а поделать ничего не мог.

— Говори, — велел, словно в прорубь макнул.

— Никто, — пискнула Лорка, — сама.