Далее шла блузка из легкой ткани (батист, ситец, кружево) с узким рукавом-буфом у плеча и длиной до локтя или запястья, к которой пристегивалась юбка расклешенного силуэта со складками сзади, а спереди – прямой, до пола, но не волочащейся, а прикрывающей подъем ноги, обутой в остроносые туфельки на каблучке.

Такой комплект, с небольшими вариациями в плане отделки (рюши, оборки, вышивка, защипы и прочее), как поняла еще в модном салоне иномирянка, господствовал в этой части иного света.

В голове крутилось что-то вроде «модерн» и «арт-нуво» и время – начало 20 века, вроде, или конец 19-го. Увы, мода для Елизаветы Хмыровой означала простоту, элегантность и «нравится – не нравится»: она интуитивно выбирала для себя наряды из натуральных тканей, отдавая предпочтение льну и хлопку, а для белья – шелку, в основном– брючные костюмы или свободные платья-бохо, которые на ее фигуре смотрелись наиболее выигрышно.

В целом, то, что она видела сейчас, исключив длину панталон и корсета, по духу ей скорее подходило. «А если тенденции развития этого мира похожи на наш, то вскоре длина укоротится, войдут в обиход платья «как на вешалке», брюки, бюстье и тд. Ну, поживем–увидим» –решила пришелица и пошла помогать Флоренс и близнецам.

***

Сидящие в большой ванне две худышки вновь удивили Лиззи сходством с ней и несоответствием физического развития возрасту: подростки, не более. Девочки стеснялись, но не настолько, чтобы это мешало мытью. «Наверное, излишняя стыдливость в толпе не способствовало скорости мытья: успеешь – хорошо, нет – твои проблемы» – подумала Елизавета.

Сначала женщина не поняла, почему толстушка Фло шмыгает носом, по очереди поливая девочек горячей водой и помогая промывать голову. А потом, скинув блузку и юбку, чтобы не замочить, и подойдя к одной из них сзади, стиснула зубы: вся спина и предплечья младшей Мортен были покрыты тонкими белесыми шрамами…

Советское детство, пусть и небогатое на модные тряпки, яркие развлечения, пафосное и предсказуемое, имело одно (среди прочих) преимущество: школьные разборки редко доходили до откровенного буллинга, а учителя не позволяли себе не то, что рукоприкладства, даже повышения голоса или оскорблений в отношении учеников (по крайней мере, в её школе).

О розгах и их применении в иностранных школах Елизавета читала, но не придавала значения. Сейчас же, отмывая худеньких сестер, она воочую убедилась, что розги – реальность, оставляющая о себе память не только на теле, но и в душе ребенка.

- Вас били? – тихо спросила Лиззи, намыливая волосы сестре. – Это следы от розг?

Девочка вздохнула, сжалась и все же ответила тихо:

- Мы часто спорили с настоятельницей, утверждающей, что отец нас забыл и не желает нашего возвращения. Про вас..тебя она упоминала реже, говоря, что и ты, и мы – грешницы, и нам следует молиться за мачеху, нашедшую для нас пансион, где мы научимся…– девочка запнулась, а у Елизаветы вырвалось:

- Родину любить! Прости, что заставила вспомнить…Это все в прошлом, теперь мы вместе, а мачеха…свое получит! Расскажи, чему вас учили…Если учили…

За мытьем, которое растянулось не на один час (только волосы промывали четырежды, тельца терли натуральной губкой, пятки –пемзой, воду сливали несколько раз, благо, холодная подавалась через медные трубы, а в бойлер Фло ловко подливала ведро за ведром, наполняя их из-под крана сбоку от ванны), девочки сумбурно поведали, что режим и условия их жизни не предполагали праздности семь дней в неделю, поскольку хозяйство в пансионе было большим и разноплановым, а монахини – строгими, даже безжалостными, надсмотрщиками.