«Сохрани, я молю, Михтиора, дочь твою, нарождённую вместе с Луной. Дай мне сил и терпения выдержать эту разлуку. Все богатства мои забери, все блага. Только жизнь сохрани моей дочке, прошу».

Спустя время квадрат на полу задрожал, и решётка открылась.

- Хэй! - вторгся в их маленький призрачный мир мужской голос, и на верёвке внутрь комнатушки спустили бутыль.

Женщины, спавшие по углам, зашуршали, и кто-то, бросившись, подхватил черепок.

- Вурда, (Вода), - сказала сурийка, откупорив его. И, глянув вверх, прокричала, - Хам! Гра хам! (Еда! Дайте еды!)

- Хам ка ди! (Еда будет позже!) - прозвучал голос «свыше», и крышка их общего «гроба» захлопнулась.

Воду распили поочерёдно беря по глотку, оставив на «после». Кто знает? Когда им ещё подадут.

Тея потрогала платье, ткань на груди затвердела от засохшего молока. Груди её налились и, казалось, прибавили в весе. Первая мысль: «А чем же питается дочка?», - была тут же отвергнута ею, как лишённая смысла в этом мире, на дне бытия. Эол не оставит её, не оставит! Вот и всё, о чём она позволяла себе размышлять. Сурийка, с которой они разделили матрац, увидав вновь обозначенный след на груди, уточнила:

- Хаме? (Кормишь?)

Протея пожала плечами, давая понять, что не знает её языка. Было трудно общаться, и сурийка взяла свою грудь, надавила. Локтем она как бы держала ребёнка, а вторая рука бессмысленно гладила пустоту. Тея слегка улыбнулась, на глазах проступила слеза. Неожиданно женщина кинулась к ней.

- Нет! - воскликнула Тея, едва успевая прикрыться рукой.

- Та ни знута? Моки! Ке кутапа церди, (Ты не знаешь? Молоко! Его нужно сцедить), - всполошилась она, и увидев испуг на лице у Протеи, оголила свою чуть отвисшую грудь.

Взгляды других устремились на них. Между тем женщина стала сжимать мешковатую выпуклость, точно вымя держала в руке. Протея нахмурилась и сглотнула, поглядев на себя. Боль, терзавшая груди, уже не давала покоя. Казалось, они вот-вот лопнут от наполнявшего их молока. Осознав, что его нужно слить, она отвернулась спиной, и приспустила с плеча ворот измятого платья. Струйка ударила в стену, как только она надавила на грудь.

- Ни! - закричала сурийка и ухватила её за плечо.

Поймав её взгляд, женщина указала на губы, потрогала грязными пальцами собственный рот, приоткрыла его. Протея смотрела с недоумением на эти странные жесты.

- Моки?

- Моки, - донеслись шепотки.

Женщины тут же её окружили. С десяток жаждущих взглядов нацелились ей прямо в грудь. Каждая стала просить на своём языке, указуя на губы. Протея уже понимала, о чём они просят, но осмыслить такое никак не могла. Однако же груди болели и, требуя освобождения, молоко распирало несчастную плоть изнутри. Наконец-то, решившись, она обернулась к ним, прикрывая ладонью сосок. Емкости не было, кроме той, где ещё сохранилась вода. И одна из суриек подставила рот. Протея прижалась к стене, краснея, стыдясь своего положения, наготы, всего, к чему её неизбежно толкала судьба.

- Лэгру, лэгру, (Расслабься), - погладила нежно другая из женщин.

Они не хотели ей зла. Они были голодны. Впрочем, как и Протея. Когда первая струйка ушла в направлении рта, то женщина взвизгнула, но не отстранилась. Сглотнув, она упоённо закрыла глаза.

- Ммммм, куси, (Ммм, вкусно), - простонала она.

И другая, подвинув соседку, подставила собственный рот. Протея наполнила и его, а затем следующий. В итоге каждой достался глоток. Этот процесс уже не конфузил её, а даже слегка рассмешил. Женщины, словно птенцы на подкорме у матери, в нетерпении бились, толкали друг друга, стремясь ухватить свой заветный кусок. Она и сама бы лизнула, но достать свой сосок не могла. Сурийка, углядев замешательство, сделала чашу из собственных рук. Протея сцедила в них пару глотков молока и приникла, лакая.