Что до тети Веры, она свой брак называла не иначе как обреченным.

А я рассуждала следующим образом: появись у мамы возможность, хотя бы крошечная, она бы это дурацкое обещание нарушила. И не мне ее судить. Потому что католическая церковь как учит? А вот как: мой папа-католик, когда умрет, отправится прямиком на Небеса. Там у него будут крылышки и собственная арфа, а маме светит околачиваться у райских врат. Едва ли ее впустят, а уж арфу точно не дадут. Чудовищная несправедливость! Вот у Моники и папа, и мама оба католики, а значит, для ее мамы врата сразу откроются. Хотя это еще не скоро. Пока была и хорошая новость: нам с Моникой предстояло учиться в одной школе.

Новая школа находилась при монастыре Святого Сердца, учили нас монашки – все в длинных черных платьях. По коридорам они передвигались глядя строго себе под ноги, а длинные покрывала были словно крылья у них за плечами. Попадались среди наших наставниц милые, улыбчивые, а попадались и сердитые, ворчливые.

– Не понимаю, – говорила Моника, – чем они недовольны. Монашки ведь – жены Христовы. Вот ему, Христу, после всех крестных мук не хватало только выслушивать ворчание сварливой жены!

Наша наставница была как раз из ворчуний. Сестра Концепта Аквинат – вот ее имя. Впору язык сломать. Впрочем, мы решили, это справедливо: нечего на такую злюку тратить хорошие имена. Нас она называла маленькими варварами и не иначе. Крикнет, бывало: «Кто из вас, маленькие варвары, бумажки по полу разбросал?» – и линейку свою берет. А линейка длиннющая. Собьешься, отбарабанивая катехизис, – получаешь линейкой по пальцам. Мы с Моникой сразу его назубок выучили, этот катехизис, потому что каждое утро у нас начиналось с хорового чтения.

– Кто тебя сотворил?

– Господь меня сотворил.

– С какою целью тебя сотворил Господь?

– Дабы мне познать Его, возлюбить Его и служить Ему в сем мире и блаженствовать подле Него в мире ином.

Мы и половины не понимали, но отвечали без запинки, потому и были у сестры Аквинат на хорошем счету.

Классу, в который попала Бренда, досталась в наставницы сестра Мэри Бенедикт – не только добрая, но еще и красивая, как артистка. Бренда ее обожала, а я радовалась за сестренку. Что до Моники, она сразу сказала:

– Ладно хоть с одной женой Иисусу Христу повезло, а то хоть домой не приходи! Ради сестры Мэри Бенедикт можно и Аквинатшу потерпеть при себе.

В этой католической вере сплошные нестыковки, думала я. Например, что касается младенцев, которые умерли некрещеными: почему, спрашивается, они попадают в лимб? Младенец ведь не может сам себе на темечко полить святой воды – значит, он и не виноват, и несправедливо, что ему до скончания времен теперь маяться в этом самом лимбе. Мы спрашивали папу, а он отвечал: не задавайте вопросов, просто верьте наставницам и священнику. А мама говорила: так не годится, девочки, всё подвергайте сомнению. Ну и кого тут слушать?

Мы с Моникой записались в хор. Вот где была сплошная таинственность. Все гимны на латинском языке, ни словечка не поймешь. Ну и пусть. Зато музыка просто волшебная. Мы пели в церкви по воскресеньям, а потом шли за причастием. К священнику выстраивалась целая очередь – мы с другими детьми стояли в центральном нефе, и все прихожане на нас смотрели, будто мы важные особы. Бренду в хор не приняли по малолетству. Вместе с папой она ждала в парке, пока кончится утренняя месса и я освобожусь. Я выходила из церковных ворот, мы качались на качелях и съезжали с горки, а потом спешили домой. Мама к тому времени готовила вкусный обед. Пение, причастие, качели и обед – вот за что я любила воскресные дни.