Дом снаружи был совсем темным, и поэтому казалось, что уже очень поздно. Деревянная стремянка у дома покосилась и в темноте притворялась странным горбатым скелетом. Весной ее доломают и разберут на дрова. По черной тропинке я подошла к клетке. Бог уже гремел металлической сеткой; его нос дергался, безошибочно, словно собачий, улавливая запах моей печали. Я открыла задвижку, и он запрыгал в мою сторону. Шерстка в свете фонаря отливала голубым и зеленым. Это была удачная идея Нэнси и моего брата: как-то во время скучных выходных они выкрасили его в два цвета, а потом фотографировались, водрузив кролика себе на головы. Бог любил позировать не меньше, чем Нэнси. Я подняла его и посадила себе на колени. Он был теплым и славным. Я нагнулась и поцеловала его.

– Не переживай, – сказал он слабым, придушенным голоском. – Все кончится хорошо. Все всегда кончается хорошо.

– Ладно, – кивнула я, нисколько не удивившись, хотя он заговорил со мной в первый раз.

Потом я увидела, как по дорожке ко мне приближается вытянутый силуэт Нэнси. В руках она держала чашку, из которой в холодное ноябрьское небо спиралью поднимался пар.

– Ну, рассказывай, – сказала она, опускаясь рядом со мной на корточки. – Как все прошло?

Мои губы начали двигаться, но я была слишком расстроена, чтобы говорить вслух; пришлось шептать.

– Что? – переспросила Нэнси, наклоняясь ближе.

Я сложила ладони ковшиком и зашептала прямо ей в ухо.

– Что? Хозяина гостиницы? – возмутилась она. – Жалкого трактирщика?

Я кивнула, чувствуя, как силой удерживаемые слезы сотрясают тело, потом подняла на нее глаза и с трудом выдавила:

– Слепого трактирщика.

В день представления она вползла за кулисы, напоминая не осьминога, как было задумано, а скорее гигантского тарантула. Мисс Грогни, увидев ее, завизжала как резаная, но, поскольку переодеваться в верблюда было уже поздно, она только приказала Дженни Пенни держаться в самом темном углу сцены и добавила, что если заметит хоть кусочек щупальца, то лично задушит ее большим пластиковым мешком. Младенец Иисус, услышав такую угрозу, разревелся, а мисс Грогни велела ему немедленно заткнуться и обозвала хныкалкой.

Я высунула голову в щель в занавесе и быстро оглядела зал, выискивая мать и Нэнси. Народу сегодня собралось много, не в пример прошлому разу, когда Праздник урожая так неудачно совпал с решающим матчем местной футбольной команды. Тогда всего человек двадцать явились посмотреть представ ление и порадоваться осенним дарам, состоявшим из двух дюжин банок с фасолью, десятка буханок и ящика яблок-паданцев.

Нэнси заметила меня и успела подмигнуть до того, как твердая рука мисс Грогни утащила меня обратно, во времена зарождающегося христианства.

– Ты все испортишь, если будешь высовываться, – прошипела она.

А я подумала, что и без того все испорчу, и сердце у меня сжалось от ужаса.

– Где верблюды? – вопила мисс Грогни.

– Может, им надоело горбатиться? – предположил новый учитель мистер Гулливер, и все засмеялись.

– Не смешно, мистер Гулливер, – обиделась мисс Грогни и попыталась гордо удалиться, но споткнулась о мешок с песком и испортила весь эффект.

– Удачи, – прошептала я Дженни Пенни, когда та вперевалку направилась к яслям с младенцем.

По стене параллельно ей двигалась причудливая тень. Дженни обернулась, улыбнулась мне во весь рот, и я заметила, что для красоты она зачернила два передних зуба.

Свет в зале потух, меня замутило от волнения. Раздались первые звуки музыки. Я вытерла вспотевшие ладони о красную рубашку, оставив на ней влажные следы, надела темные очки и практически ослепла. Своей белой тростью я угодила в зад одной из овец, и та захныкала. Я извинилась перед мисс Грогни и объяснила, что ничего не вижу.