Альберт пожимал плечами. Как сказать... Отец пил весело, садился на лавке под старым фиговым деревом и заводил разговоры по душам с соседской кошкой.

— Знаешь, кем был мой батька? — с долей иронии вопрошал он равнодушную кошачью морду. — Учёным! Он был большим человеком! И сын у меня будет большим человеком, говорю тебе! А вот твои дети кто? Ха! Мать твою помню. С начала февраля ни одного кота не пропускала, даже с соседским шпицем видел её пару раз. Да и бабка твоя та ещё потаскуха была, между нами.

Кошка презрительно щурилась, поджимала уши, но терпела панибратское похлопывание по загривку, — знала, что монолог обычно заканчивался щедрой подачкой. Может, знала и то, что дед был учёным, а вот старшие дядья, кроме Френка, — из тюрем не выходили, поэтому и могла позволить себе некоторую снисходительность.

Когда отец, разморенный солнцем и алкоголем, наконец умолкал и начинал клевать носом, из дома выходила мать — безропотная, терпеливая, бог манипуляций, как все аппийские женщины, — и с помощью соседей уводила отца в дом. Она никогда не жаловалась на судьбу — даже потеряв во время войны старшего сына. За сутки поседела, надела траур, который так и не сняла, но никого не попрекала. Срывалась она только во время отцовских запоев, которые в последнее время возникали всё чаще.

А потом – семь долгих лет войны. Все это время Альберт со своей частью переходил от села к селу, от города к городу. Да, стрелял, да, убивал, удивлялся себе самому, — сколько же в нем оказалось холодной бешенной ярости и ненависти. Но и говорил с людьми, со всеми, кого встречал на своём пути, и постепенно тот Альберт Лаккара, довоенный, амбициозный, но наивный, ушел куда-то глубоко. В нем не осталось бы и капли человечности за эти семь лет, в нем не осталось ничего от себя самого, но он говорил с людьми, слушал и собирал их истории, чтобы с окончанием войны стать кем-то новым. Голосом своего народа.

Война однажды закончится и он вернётся. Он собрал сотни свидетельств о преступлениях “Святой Анны”, – все они хранились в безопасном месте и за всё придётся ответить МакВитторсу, Уэллсам и Стюартам. Ответить согласно букве закона: только в этом Альберт видел подлинную справедливость. Да, он должен вернуться. И сделать так, чтобы его услышали.

Официантка, вертлявая и бойкая, в коротком черном топе, обнажавшем живот, и не менее короткой черной юбке-клеш, поставила на стол пиво и мазнула по Альберту томным взглядом, но тот притворился что ничего не заметил.

Хайболы тут оказались под стать общему интерьеру — с черным матовым покрытием. Альберт, задумавшись, разглядывал свое отражение на поверхности темного стекла. Разменяв четвертый десяток, возмужав, заматерев, он внушал окружающим уважение, казался баловнем судьбы и любимцем женщин. В действительности же – был профессионалом до кончиков ногтей, скромным и сдержанным во всём. Eсли бы каким-то чудом в бар сейчас зашёл приятель из его прошлой жизни, он ни за что не узнал бы в в этом широкоплечем атлете полунищего студента с тощей шеей, торчавшей из ворота поношенной куртки. Его лицо, утратив юношескую мягкость, приобрело серьёзное и властное выражение. “Умён и честолюбив”, – говорили о нём боссы. В частной военной компании “Амарог”, которая целиком создавалась на деньги Смита, он был на отличном счету. Другие компании тоже нередко прибегали к его услугам, и если до войны между этими компаниями и существовало соперничество, то после событий в Бадкуре всех их объединяло одно. Любовь к родине и потребность стоять до последнего.