— Нет!

Он покачал головой так, будто сомневался в моих умственных способностях, и без долгих разговоров поднял меня на руки. Попёр вперёд, как советский танк Т-40 — стальной и беспощадный. Мне пришлось ухватиться за его шею рукой, иначе я не чувствовала себя в безопасности. Другой рукой я крепко прижала сынишку к себе. И отчего-то подумала о Ратмире. Можно ли это назвать изменой?

Фыркнула от смеха. Блондин расценил это неправильно и сказал с обидой:

— Ты не понимаешь, мать, но поймёшь позже. Мы не причиним тебе вреда. Ты будешь жить, не зная бед!

— Кабы ты знал, кабы знал… — пробормотала я. Но заткнулась. Просто стало интересно.

Убивать меня не будут.

Ребёнка не отнимут.

Кормить-поить вроде обещали.

Мужики мои за мной обязательно придут.

А пока я разузнаю, что это за народ, откуда, что они тут делают, а то и, чем чёрт не шутит, узнаю немного больше про первую жизнь. Потому что она нас сюда забросила, а их? Тоже она? Или это всё-таки автохтоны? Вот и постараюсь набрать побольше информации.

На другом берегу реки меня опустили на землю. Идти оставалось самую малость — буквально через десять минут показались остроугольные шатры. В свете половцев они оказались очень даже к месту. Костры горели повсюду между шатрами, а по поселению бегали полуголые детишки. Все — и девочки с длинными косами, и мальчики с кудрями — были одеты в одинаковые льняные рубашки до колен. Только подростки уже одевались, как взрослые — штаны или платья, меховые жилеты, кожаные сапожки.

Много пар глаз уставились на меня.

А мой исследовательский интерес был слегка подпорчен тем фактом, что сынуля уже описался второй раз и теперь не кряхтел, а откровенно плакал, без устали выводя свои «му-а му-а». Я хотела лишь одного: перепеленать его и накормить. Даже платье сменить не важно…

Блондин подвёл меня к одному из шатров, откинул полог и крикнул в душный сумрак:

— Я привёл священную мать! Позаботьтесь о ней!

Нагнувшись, я вошла. В нос ударили запахи очага, супа с зайчатиной и пряных трав. Ещё пахло — совсем тонко и почти незаметно — хлебом. Я втянула этот запах в себя, насладилась им, «съела»… Как мне не хватало хлеба в последний месяц! Мы ели перетёртые семена лебеды за неимением зерна…

Женщина, сидевшая перед очагом, разогнулась и поднялась на ноги. Ей было лет тридцать с хвостиком, и похожа она была на латиноамериканку — смуглая, чернобровая, черноглазая и с характерным носом. Сразу возник когнитивный диссонанс между внешностью и одеждой. Меха и загар… Откуда она тут?

Женщина обратилась ко мне, и в первый момент я не поняла её. Сообразила, что говорит она с акцентом, и подняла руку:

— Помедленнее!

Она фыркнула, передёрнув плечами, и указала на хнычущего сына:

— Есть хочет?

— Есть и ещё сухие пелёнки, — с облегчением ответила я.

Меня окружили заботой. Если бы не Забава и её бесконечная доброта, я бы сказала, что никто ко мне не относился так же тепло, никто не суетился вокруг меня с таким вниманием, как Лус — так звали женщину. В переводе с испанского это означало «свет». И характер явно соответствовал имени.

В чистом сухом платье я держала перепелёнатого сынишку у груди, умиляясь силе и скорости, с которой он сосал, и разглядывала интерьер шатра.

Небогатый, можно даже сказать, — бедный. Но добротный. Почти как в Златоградском тереме. Плетёные из соломы маты покрывали землю, на них кое-где лежали хорошо выделанные шкуры — побольше серая волчья, поменьше бурая, наверное, какая-нибудь росомаха. Вместо кроватей — лежанки с матрасами, набитыми той же соломой. Одеяла, подбитые рыжевато-сероватым мехом, похожим на заячий. Из утвари — глиняные горшки разных размеров от малышей в ладонь до здоровых бандур с широким горлом, деревянные миски и ложки.