Господи, больно-то как! Поскорей бы ужин прошёл, но спешить нельзя. Заметят наставницы, что поспешаешь, выставят некультурщиной торопливой, а ещё и посмешищем становиться мне вовсе не по нраву. Хватит уж и того, что уже получила. Господи, будь милостив, ускорь же время! Пусть уже закончится эта пытка на твёрдом стуле…
Подруг у меня нет, ибо нет никого равного по положению. Помню, в детстве пыталась подружиться хоть с кем-нибудь, но между нами всегда стоял мой титул, хотя официально это и не так. Но я же не та глупышка, рыдавшая в страшном карцере от несправедливости жизни… Была бы у меня подруга какая, глядишь, полегче стало бы, но чего нет, того нет. Мне нужно переживать свою боль в одиночестве, ибо я княжна.
Будь моя воля, стала бы мещанкой какой или дворянкой титулом поплоше, но нет на то моей воли, зато есть батюшка, радостный оттого, что из дому меня в Смольный институт выкинул. Нельзя о таком думать, но кто это проверит? Слава Богу, наставница мысли пока не читает, хотя ей бы хотелось. Вон смотрит пристально, с улыбкой какой-то странной. Точно понравилось ей, значит, будет повод искать, раз уж меня вне обычных правил поставили.
Я отлично понимаю, что означает наказание розгами – я стою вне обычных правил, вот что это. Значит, наставнице моей дали карт-бланш. Она теперь вольна делать всё, что ей угодно, для того чтобы и мысли о вольнодумстве у меня не возникало. А это означает, что повода ей давать нельзя…
Отречение
Новости этого февральского утра бьют будто молотом по голове. У нас отменены все уроки, но не это самое главное, ведь вокруг нас рушится основа всего! Даже наставницы выглядят немного растерянными, а сквозь открытые окна доносятся то радостные, то яростные крики, свистки, даже громкие бахи и бухи, пугающие нас всех. Даже те девушки, что сторонились меня ранее, подходят ближе, да мы все сбиваемся в кучу в бальном зале, ожидая официального объявления.
– Воспитанницы, – к нам выходит начальница Смольного института. Вот кто непоколебим, как скала. – С сегодняшнего дня уроки отменены, ваши родители и опекуны получат официальное извещение.
– Но что произошло? – восклицает совсем юная воспитанница младшего, судя по цвету формы, класса.
– Его Императорское Величество Николай Второй, – объявляет главная над всеми, – вчера отрёкся от престола в пользу царевича Алексея, повторившего отречение.
– И что теперь будет? – эту девушку я не знаю, но её вопрос понимаю.
Пожалуй, на этот вопрос ни у кого нет ответа, а отмена уроков означает совсем иное – вовсе не желание дать нам успокоиться, такой заботы в Смольном институте быть не может. Получается, дело совсем в другом – похоже, в России наступает эпоха Робеспьера, что значит, в первую очередь, казни. Историю в нас всех вбивали очень хорошо, отчего становится ясно: мы все в опасности. Особенно я это понимаю, вспоминая произошедшее в тюрьме. Описание того, что бы со мной сделал тот самый революционер, будто вновь звучит в моих ушах, отчего я лишаюсь чувств.
Видимо, не только я, потому что открываю глаза я на этот раз вовсе не в своей спальне, а в лазарете. На кроватях лежит множество девушек, отчего я осознаю: новостей не выдержали многие. Что теперь будет, мне интересно, но, наверное, не мне одной. Впрочем, нам всем здесь лежащим уже повезло, потому что в лазарете тепло и сегодня хоть разок вдоволь покормят.
Как княжна, я имею собственную спальню, но на том различия и заканчиваются. Питание у меня, как у всех. Помню, плакала в детстве оттого, что не могла уснуть от голода, теперь-то пообвыклась, конечно, за столько лет. И к холоду постоянному, и к тому, что лучшей наградой для нас всех является не пирожное, а кусок хлеба, и к регулярным унижениям, хотя наказывать так, как меня совсем недавно, в Смольном институте запрещено. По крайней мере, я доселе думала, что это так.