Быть революционеркой очень страшно и, как оказалось, очень больно. Я такого больше не хочу, потому даже хорошо, что нашли… Кто знает, что было бы со мной, попади я в лапы настоящим «революционерам». Значит, получается, Господь уберёг. Очень больно уберёг, потому как я чуть было не лишилась чувств во время наказания, но вот наставница… Или я ошибаюсь, или ей понравилось меня бить. Насколько это правильно?

Впрочем, не мне говорить о том, что правильно, а что нет. Мне нужно найти в себе силы встать, хотя тело сотрясается в безудержных рыданиях, а ноги будто отнялись, да ещё и любое движение приносит боль. Я и не предполагала, что бывает настолько больно! Тюрьма меня точно убила бы. Но несмотря на наказание, после которого мне должно было стать легче на душе, как сказал батюшка в церкви, это совсем не так. Мне очень тяжело на душе, внутри живёт страх повторения, а ещё… Не так страшна боль, сколько это унижение. Ни за что на свете я не допущу повторения, лучше смерть!

Как мне сейчас не хватает материнских рук… Но матушки тут нет и не будет ещё долгих два года, а может, и год всего. Всё зависит от того, за кого меня замуж выдадут. Тут у меня своего слова нет, а «по любви» – это, как нас наставляют, удел черни. Ромео и Джульетта, конечно, очень романтично, но невозможно. Ведь я княжна, а значит, должна идти замуж тогда и за того, кого назовёт батюшка.

С огромным трудом поднявшись, я со слезами на глазах надеваю панталоны, но это просто больно. Прикосновение нежной ткани к наказанному месту болезненно до слёз, и сил сдержаться у меня почти что нет. Обмыв лицо водой из кувшина, я продолжаю процесс одевания, ведь платье у меня белое, как положено старшекласснице. Поскорей бы ужин пролетел, чтобы я могла тихонько поплакать в кровати. Надеюсь, мои рыдания не были слышны повсюду, потому что такого позора я не переживу.

Поправив и подтянув, где положено, останавливаюсь перед зеркалом, старательно репетируя высокомерный взгляд и пряча страх, появляющийся в глазах. Мне нельзя никому показать, что именно со мной сделали, ведь наставница испугала меня болью. Страшной болью, унижением и беспомощностью. А княжна сама должна быть силой, мощью, ибо как иначе я буду дом вести?

Я спокойно выхожу из спальни, держась от того, чтобы вскрикивать при каждом шаге. Насколько я прощена, мне предстоит ещё узнать; надеюсь только, что у наставницы не возникнет желания закрепить своё вразумление повторением, второй раз подобное пережить будет очень сложно. Поэтому я иду к трапезной, чтобы принять участие в ужине, на который не явиться позволяется лишь в случае болезни, а моя боль болезнью не является.

Вот и зал со столиками, за которыми уже сидят готовые к ужину воспитанницы. Я также мягко опускаюсь на стул и вдруг чувствую, что мне в то самое место будто впиваются сотни маленьких острых иголок. Едва удержавшись от того, чтобы вскочить, издавая звуки, что здесь категорически запрещено, я застываю, держа себя в руках. Что со мной сделала наставница? Почему мне так больно?

Поморгав, прогнав этим возникшие перед глазами чёрные мушки, я принимаюсь за ужин. Самое главное – не ошибиться с приборами, а то будет мне… Ведь кто помешает наставнице повторить? Вот и я мыслю так, что никто. Посему нужно быть идеальной. Пройдёт время, всё забудется, и жизнь снова станет яркой и радостной, а затем замужество…

Нас к тому готовят – домоводство, музыка, языки, танцы… Всё это для того, чтобы мужчине было комфортно, чтобы дом был полной чашей, чтобы все завидовали тому, какая культурная у него жена. Меня, правда, могут замуж на чужбину отдать, чего бы мне не хотелось, потому как дома-то всё привычно, а как там, в загранице, кто знает… Вот, например, Германия – ведь центр наук разных, культурная страна, а, по слухам, солдатиков наших газом травили. Разве же это по-рыцарски? Вот и я мыслю так, что не очень, а сие значит, что не всё нам рассказанное таковым является, но говорить о том не след, а не то… В моём случае – точно добавка.