– Чтоб этого Донгу Эрлик забрал! – недобро глядя в спину шаманского ученика, процедил Хуту. – Вроде кланяется, уважительные слова говорит, а сам будто тоже из этих… зверьков! Из змей…

– Донгу, говоришь… – прошептал Хадамаха.

– Да ты сдурел никак – чтобы я, человек, вдруг с животным разговаривал? – вскинулся Хуту. – А ну пошел! Господин Канда велел в чум, значит, в чум!

Это белый чум белого шамана? – обалдело спросил Хадамаха, когда они пересекли площадь – при виде стражников так называемые торговцы снялись с мест, точно утиная стая, и с таким же крикливым гоготанием.

– А чего, черный разве? – даже обиделся дядька Бата.

– Да скорей синий… – задумчиво сказал Хадамаха.

Перед ним был дом. Обыкновенный ледяной дом, точно как в далеком Сюр-гуде, да еще не в самых богатых кварталах – стены не украшали ни замысловатые ледяные скульптуры, ни даже узорная резьба. Ну да, где тут, почитай, в тайге, настоящего художника по льду найдешь? Зато у входа стояли два грубо тесанных столба духов – Владыка верхних небес Эндури да еще… Калтащ. Физиономии духов казались удивленными: точно те не могли понять, что делают здесь, у входа, будто слуги перед приходом гостей. Хадамаха злорадно покосился на столб Калтащ – так некоторым и надо, которые людей истреб лять собираются!

– Что, обалдел, зверек? В своей тайге такого не видел? – прошипел Хуту.

– В тайге не видел, – согласился Хадамаха и поморщился, представив, как смотрелся бы этот дом под елками. Он и здесь-то не очень. Хадамаха огляделся, вспоминая, как выглядели окрестные дома раньше, до его отъезда. Веселые, задорные даже, точно им радостно было хлопать дверями да ставнями, прислушиваться к гомону торгов. От них тянуло запахом свежей стружки и съестным из печных труб. Сейчас от них ощутимо пахло гнильем – гнили венцы под крышей. Рядом тес с крыши вовсе осыпался. Еще один дом стоял пустой, пялился глазницами окон, как непогребенный покойник.

– Ишь, зыркает! Кого ограбить ищешь? Ничего тебе не обломится, – насмешливо объявил Хуту.

Хадамаха невольно кивнул – это точно! Даже хотел бы грабить – так некого!

– Нагляделись? Шагайте дальше! – скомандовал Хуту. – Этот ход для господина шамана и его гостей, вам не по чину! К черному давайте, – копьем указывая за угол дома, велел он.

– Разве твой шаман – черный, что у его чума черный ход есть? – впервые за всю дорогу отозвалась Аякчан.

Хадамаха чуть не взвыл – а тон, тон! Госпожа мать-основательница Храма обнаружила нарушение храмовых законов. Плевать, что сама черному шаману – небесная жена, что лохмотья вот-вот с тощих плеч свалятся. Нет, сейчас она точно огребет.

– Эндури с тобой, девка! – Бить Аякчан дядька Бата не стал – похоже, не столько разозлился, сколько удивился. – Столько в тайге просидела, что даже не знаешь? Черных шаманов уже тыщу Дней как нету!

– Какие интересные вещи вы рассказываете, господин стражник! – обронила Аякчан.

«Нее-ет, я ее сам сейчас стукну!» – решил Хадамаха.

– А черный ход у господина шамана Канды не для духов вовсе, а для прислуги и всяких вроде вас… проходимцев! – буркнул Хуту.

Возле черного хода стоял вовсе не столб с бородатой и рогатой физиономией папаши Аякчан, подземного Эрлик-хана, а обыкновенная деревянная бадья. Бедно одетая девочка Дней девяти, привстав на цыпочки, вывернула в бадью ведерко с рыбьей чешуей. Выскочившая из-за угла тощая псина ухватила упавший рыбий хвост и уволокла в темноту проулка. Девчонка проводила ее тоскливым взглядом – сдается, и сама бы не прочь хвостик погрызть. Покосилась на стражников и шустро нырнула обратно в дом. Ребята последовали за ней.