Хадамаха оглянулся. Вокруг никого не было. Совсем никого – включая Хакмара и Аякчан. Лист был совершенно пуст.

Хадамаха вскочил:

– Где они? – И шарахнулся головой о каменный свод. – Уй-ей! – Лист закачался так, что пришлось растопырить руки, упираясь в стены туннеля, чтобы не опрокинуться. – Аякчан! Хакмар!

– Здесь они, успокойся! Просто ты сейчас не видишь их, а они – тебя! Или тебе обязательно подсматривать, как они целуются? – раздраженно спросил девичий голос.

– Они-то целуются! – обиженно пробурчал Хадамаха, осторожно усаживаясь обратно на мокрый и остро пахнущий черной водой лист. – Тебя я тоже не вижу.

– И не увидишь! – отрезала невидимая девушка. – Что было, когда я в прошлый раз появилась, а?

Хадамаха засмущался. Его большие руки неловко терли колени, точно он хотел протереть дырку, и смотрел он только вниз, боясь поднять глаза.

– Кто обниматься полез? – обвиняющим тоном заявила невидимая девушка.

– Я спросил… – не отрывая взгляда от коленок, пробубнил Хадамаха.

– Я сказала, что нельзя!

– Ты так сказала нельзя, что я подумал – немножко можно.

– Немножко и было можно. – В девичьем голосе появились сварливые интонации. – А ты мне чуть все кости не переломал лапами своими медвежьими!

Хадамаха сокрушенно поглядел на свои ладони и вздохнул.

– А ведь я по делу приходила! – недовольно объявила она.

– Ты всегда по делу приходишь! – отчеканил он и отвернулся. Демонстративно. От того места, где она могла бы быть, если бы ей не было на него наплевать!

– Ты чем-то недоволен? – настороженно поинтересовалась невидимая девушка.

– Куда ж мне быть недовольным-то! – воскликнул Хадамаха – с такой бесконечной искренностью, что это уже граничило с издевательством. – Вон, Хакмар с Аякчан – жрица да горец. Им друг друга даже терпеть рядом не положено, а все как-то ладят! А у моей девушки важные дела! – с сарказмом процедил он. – Ты меня стесняешься, умгум? Что я вот медведь? Или что из бывших стражников?

– Ты чего? – Весь запал у девушки исчез – она явно растерялась. – Так и правда поверишь, что у вас, стражников, в голове одна извилина и та от шлема. С чего ты взял, что я тебя стесняюсь?

– Что ж мы встречаемся только на сто локтей под землей? – он окинул взглядом туннель. – На празднества-ысыахи не ходим, на шаманских представлениях не бываем. Нигде не бываем, кроме Пламенных битв и загадочных подземелий! Нормально, умгум?

– А молодому парню встречаться со старой бабкой – нормально? – заорала девушка. Воздух над листом дрогнул, и на нем появилась… старуха. По хант-манскому обычаю, собственные волосы ее сплетались с накладными угольно-черными косами, еще больше подчеркивающими седину. Лицо сморщено, как кора старого дерева, запавшие губы старушечьего рта напоминали засушенные жабьи шкурки… и только глаза на этом древнем лице смотрелись странно молодо и дерзко.

Хадамаха подпер голову кулаком, тяжко вздохнул – словно сожалея о кое-чьем тупом упрямстве – и уставился на старуху взглядом таким ехидным и ироническим… что бабку передернуло. Ее облик поплыл – точно его нарисовали на снегу перед самой оттепелью. Сперва что-то произошло с паркой – здоровенное, размером с чум, сооружение из замши и меха стало короче, убралось в талии, обзавелось кокетливым пушистым воротом и цветной вышивкой. Седые косы брызнули золотом и медью… Вместо старухи на листе стояла молоденькая, не старше Хадамахи, хорошенькая девушка в модной укороченной парке, щегольских торбозах и расшитой раковинами-каури задорной шапочке на невиданного, золотисто-медного цвета толстых косах.