До самой ночи дом Арнора гудел, как пчелиное дупло. Это было старое, весьма обширное сооружение, неоднократно перестроенное разными поколениями владельцев и принявшее в итоге весьма причудливые очертания. Длинные сени шли вдоль стены теплого покоя, в середине располагался сам большой покой с выложенным камнем длинным высоким очагом, позади него еще один – спальный, и еще два, пристроенные с разных сторон – где нашлось место во дворе при жизни старого Дага. В очаге большого покоя горел огонь, и дым поднимался к высокой кровле; здесь же под началом хозяйки, госпожи Снефрид, варили кашу и жарили мясо, пекли блины и лепешки на глиняных сковородах. Во дворе ощипывали уток и опаливали боровка. Всем нашлось занятие – и двумя хозяйским дочерям, и племянницам, и невестке, и служанкам-мерянкам.

Занятая делом, Хельга ловила обрывки разговора отца с его братом Вигниром и с вождями хольмгардской дружины, которых Арнор по старой дружбе пригласил к себе за стол. Старшие из них еще помнили те давние времена, когда в этом доме их встречала сначала первая жена старого Дага – ладожанка Финна, потом вторая – мерянка Ошалче, подававшая им, по обычаю своего родного края, лепешки и кусочки сыра с мерянской медовухой – пуре. Теперь же хозяйка, госпожа Снефрид, снова обращал к ним приветствие на языке руси и подавала гостям рог, призывая на них благословение варяжских богов.

Все это были люди давно знакомые, ссора вождей не могла сделать их врагами, и теперь они оживленно толковали о делах своих владык, как о своих собственных. Хольмгардские русы досадовали, что из-за гордости Эйрика «торговый мир» разорван, но понимали, почему он так поступил.

– Как будто мы очень рады, что у нас больше нет конунга, а если есть, то где-то за два месяца пути! – ворчал Регинмод по прозвищу Залив, старший над торговыми людьми из Хольмгарда.

Это был мужчина на пятом десятке, с грубоватыми чертами лица и крупными продольными морщинами на лбу. Светло-рыжие волосы у него стояли торчком, как ежиные иголки, одного из верхних передних зубов не хватало, что в сочетании с суровым взглядом серых глаз придавало ему вид человека, немало повидавшего, каким он и был на самом деле.

– Мы сами уже три зимы живем так, будто Хольмгард теперь платит дань Кёнугарду! – продолжал он. – Я вот надеялся, ты, Арни, меня порадуешь, скажешь, что наш новый конунг вернулся в Хольмгард…

– А он вон куда штевень повернул – на греков! – засмеялся его товарищ Финни Крылатый, но смех его был вызван скорее несуразностью, в его глазах, такого решения, чем радостью.

Финни был из купцов самым старшим по годам – его борода совсем поседела, но глаза оставались молодыми, зубы были целы. В левом ухе он носил серебряное колечко, как и мерянские русы.

– Без нас! – разочарованно воскликнул их младший товарищ, Гарди Кузнец. – Если ему повезет, он возьмет такую добычу, что станет богат, как старый тролль! Как Хельги Хитрый! Как думаешь, Арнор, греки ведь обросли новой шерстью за тридцать лет, с тех пор как Хельги Хитрый у них побывал?

После лета в жарких краях лицо Гарди приобрело бронзовый загар, как и других путников, светло-рыжие волосы выгорели, серо-голубые глаза на смуглом лице блестели, как стеклянные бусины, а зубы в улыбке казались белее снега. В юности Гарди был недурен собой, но однажды в Булгаре переболел той хворью, от которой по всему телу вспухают гнойные пузыри; ему повезло, что он выжил и не ослеп, но от пузырей на лице остались мелкие рубцы.

– Вы что-нибудь в Булгаре слышали об этой войне? – спросил Арнор. – Что там у греков происходит?