– Не из какого не из пункта. Из страны.

– А из какой страны?

– Ты опять зубатить? Из нашей, из какой.

– А долго вы ехали? Или, может, летели? На корабле плыли? На подводной лодке?!

– Добиралась своим ходом. И хватит допрос вести: много будешь знать, скоро состаришься. И так уж вон вымахала под облако.

Тут вернулась Любовь Андреевна и, увидев Бабушку, сказала такую фразу:

– А мы тебя только в субботу ждали.

– А я вот она: в четверток подгадала. Дай погляжу хоть: опять, знать, новое платье?

То есть, выходит, она видела Любовь Андреевну в каком-то старом платье?! И она знала, что я учусь в средней школе! И Любовь Андреевна ее ждала (а мне не сказала!). Как же бы мне разговорить Бабушку! Может, она была в моем прошлом, может, у нас с ней частично общее прошлое?!

Так Бабушка поселилась у нас, и весь наш быт перевернулся: Любовь Андреевна сходила в контору и выпросила еще одну комнату – для Бабушки, нас ведь теперь трое, а так как свободной комнаты ни в нашем финском доме, ни в каком-нибудь соседнем не было, нам дали две комнаты в кирпичном здании, в том самом, где в переднем торце магазины. Мы поселились во втором подъезде, на первом этаже (моя классная руководительница Луиза Андреевна жила как раз над нами). Только у нас была не отдельная квартира, а коммуналка с предлинным коридором: наши комнаты – дверь в дверь; слева от большой комнаты – две двери завгара с женой и детсадницей-дочкой, а рядом с каморкой (которую мне пришлось делить с Бабушкой) – три двери почтальонки тети Раи Осиповой, там она жила с пьяницей мужем и двумя сыновьями (младший Вовка, конечно, был моим одноклассником). Кухня общая: три керогаза, на которых целыми днями что-то шкворчит в кастрюлях и сковородках, унитаз в загородке за дверью тоже общий – хоть тут никто не будет камнями швыряться. Правда, ванны и душа, как и в финском доме, нет. Мы привыкли ходить в поселковую общественную баню, и от множества голых женских тел у меня каждую субботу рябило в глазах. Хорошо, что я очки в предбаннике оставляла: изображение помывщиц было размытое не только от клубов пара, но и от близорукости. Тем не менее я стала замечать, что у моих одноклассниц, даже у Тани Буравлёвой, намечается грудь, я же – доска доской, такая же, как и в начале моего пребывания в этой гористой местности.

И жаль, что в новой квартире не было печи, только в каждой комнате – по батарее. Бабушка тоже не одобрила отсутствие печки, спросив:

– А куда печь дели? Еще я жалела о качелях, о жасминовом кусте, об алыче (так и не узнаю: желтая ли она и вкусная ли), да и груша- дичка на косом поле тоже та-ак неистово цвела, будто в последний раз, а плоды у ней, по словам Натки Фокиной, мелкие, и внутри, под кожицей, коричневые, терпкие, – очень бы хотелось их попробовать (впрочем, груша общая, можно потом прийти и залезть на дерево). Да, и еще жалко было картошку, которую мы с Любовь Андреевной посадили: теперь ее выкопает кто-то другой. В новой полу-городской квартире с паровым отоплением и канализацией у нас не было ни клочочка земли.

С переездом нам помогли: завгар по разнарядке выделил машину, и Батя (дядя Андрей Буравлёв), будучи шофером, не только перевез все наши пожитки на новое место, но и помог с погрузкой-выгрузкой, еще физик Сомов с завклубом приложили руки, школьный завхоз и некоторые старшеклассники, кто выразил желание. Конечно, я не забыла забрать из подполья головной убор апачей, куртку с желтой бахромой и финский нож. Всё это добро мы с Таней припрятали до лучших времен в сарае Бати.