– Ты, небось, Лиля, что ль? Я подтвердила, с некоторым изумлением глядя на старушку: на ней была коричневая жакетка, темно-синяя юбка почти до земли, боты, а на голове платок цвета топленого молока с вязью узора по краю (впоследствии я имела возможность во всех подробностях рассмотреть этот платок), завязанный сзади, на шее, узлом. Росточка она была совсем небольшого.

– А мать где? Тамо? – спрашивала незнакомка, кивая на окна веранды.

Я покачала головой:

– Любовь Андреевны нету дома.

– Любовь Андре-евна, – передразнила старуха, – ну-ка, оставь книжку в покое и отнеси чемодан с котомкой в дом.

Говорила незнакомка таким тоном, что возражать ей было невозможно. (Видимо, котомкой она называла вещмешок.) Я пожала плечами и занесла вещи на веранду, а когда вернулась, увидела, что старушка сидит на моей скамеечке, тщательно принюхиваясь к жасминовому воздуху. Библиотечную книжку она сбросила на землю, хорошо, что белую гладкую суперобложку с рисунками я перед чтением сняла.

– Всё тут неправда одна, – презрительно говорила старуха, указывая на нибелунгов, Старшую Эдду и Беовульфа (под одной коркой).

– Нет, правда, – не согласилась я. – А вы кто вообще?

– Бабушка, лешак тя забери, кто ж еще-то! И не зубать мне, ишь, какая зубастая!

Я провела пальцем по своим зубам, не очень понимая, что она хочет сказать.

– А как вас зовут?

– Сказано тебе: зови Бабушкой, не ошибешься. И тут, наконец, до меня дошло! Вытаращив глаза, я закидала пришелицу вопросами:

– И… и откуда вы взялись вообще? И вы… что – у нас будете жить?!

– А где ж еще-то!

Бабушка подошла ко мне, стала рядом: ее макушка оказалась на уровне моего плеча. Поглядев на меня снизу вверх, она покачала головой:

– И куда ты растешь, дылда дикошарая… Ребятёшки-то станут говорить: тетенька, достань воробушка! Задразнят совсем.

– Не такая уж дылда: я на физре третья с конца стою, – пожала я плечами. – Только Натка Фокина да Таня Буравлёва меньше меня ростом, а весь класс в ряд строится перед нами.

– Третья с конца! Гли-ко: ты уж меня переросла! А еще в средней школе учишься! Что дальше-то будет? К велякам подашься?

– Кто такие веляки?

– Узнаешь, да поздно будет. Где тут печка у вас, показывай… Чаю с дороги хоть предложат в этом доме или так и будем под кустом прохлаждаться?!

Я смутилась и повела гостью (гостью ли?) в дом.

Чаю она выпила три кружки, а вначале спросила, куда мы спрятали самовар.

– У нас нет самовара, – отвечала я.

– А конфеты «Снежок» имеются? – спросила пришелица. И вот тут меня охватило смутное беспокойство… «Снежок» – любимые конфеты известно кого. Нет, конечно, я не думала, что Бабушка покинула домовину на кладбище и явилась за каким-то лешим к нам… Но что-то в ней было до того странное… начиная с карликового роста. И глаза, глаза… как две выцветшие, покрытые изморозью незабудки. И зубы все целёхонькие, а не как у Бабы Гали – вставная челюсть.

И тут я поняла, что пришел мой час: пока Любовь Андреевна репетирует (Первое мая-то вот-вот нагрянет, а с ним и очередной концерт!), я должна вызнать, откуда мы с ней здесь взялись: небось, старушка в курсе.

Сидели за столом, перед окошком, а с бугра спускалась, спотыкаясь, лохматая Тамара Ивановна, уже в подпитии.

– Страшилище! – тотчас припечатала Бабушка, указав на нашу соседку.

– Да, тут много всякого народа живет, и все приезжие: кто раньше приехал, кто позже… – осторожно начала я, – многие из такого далека… Из Орла, например. Из других городов тоже. И деревень… А вы из какого населенного пункта?

Это я зря про «населенный пункт» завернула: Бабушка, до тех пор слушавшая с некоторым интересом, сразу интерес потеряла.